Его глазами - Эллиот Рузвельт

Я рассказал отцу, что встретил на этом приеме генерала Ройса, который пригласил меня пообедать у него и потом провести с ним вечер в Каире. Отец разрешил мне воспользоваться этим приглашением.

— Все равно сегодня вечером не предстоит никаких особых дел. Здесь будут только Гарри, Билль Леги, Уотсон и Мак. Был даже разговор о картах. Иди. Можешь повеселиться.

Я провел вечер в одном из каирских ночных клубов с генералом Ройсом и еще несколькими офицерами. В начале первого, когда я вернулся на виллу отца, его гости уже расходились; мы с ним отправились в его комнату. Он поинтересовался, как я провел вечер, а я спросил, не знает ли он, как прошло совещание Объединенного совета начальников штабов. Проходя мимо гостиницы «Мена хауз», я всякий раз видел на балконах офицеров, очевидно, умудрявшихся одновременно заниматься деловыми разговорами, дышать свежим воздухом и загорать.

Отец сказал, что, по словам Леги, некоторые успехи уже имеются, но окончательное соглашение еще не достигнуто. Англичане по-прежнему очень настойчиво (эта настойчивость, по мнению отца, объяснялась влиянием премьер-министра) указывали на различные действительные и воображаемые недостатки плана «Оверлорд», который был составлен летом и пересмотрен осенью. Однако американцы с еще большей твердостью (которая, как нетрудно было догадаться, объяснялась влиянием отца и генерала Маршалла) настаивали на целесообразности этой операции и отвергали всякие второстепенные варианты, предусматривавшие операции в Норвегии или в районе Средиземного моря.

— Насколько я понимаю, — продолжал отец, — Маршалл и Кинг очень недовольны тем, что им приходится снова бороться за дважды принятый план, и, по правде говоря, я понимаю их недовольство.

По-видимому, упорство, с каким англичане возражали против намечавшейся на западе операции, было в какой-то мере связано с трениями между английским и американским командующими на китайско-бирманско-индийском театре. Разногласия состояли, во-первых, в том, что англичане считали совершенно невозможным сколотить из китайцев сколько-нибудь боеспособную армию, тогда как Стилуэлл пытался это сделать, правда, пока еще безрезультатно. Во-вторых, в Бирме англичане проводили тактику медленного развертывания операций малого масштаба, тогда как мы настаивали на самом быстром развитии операций возможно более крупных масштабов. Я высказал мнение, что, с точки зрения имперских интересов англичан, их военная доктрина вполне разумна.

— Конечно, — раздраженно сказал отец. — Но их имперские идеи — это идеи девятнадцатого, если не восемнадцатого или даже семнадцатого века. А мы воюем в двадцатом веке. Слава богу, сейчас положение несколько изменилось, и мы уже не боремся за самое свое существование; но ведь нам угрожала серьезная, исключительно серьезная опасность, и одной из основных причин было то, что они считают Британскую империю вечной. Я указывал Уинстону, в качестве примера, на отношение Америки к Филиппинам — наши первые шаги в области народного просвещения, наши попытки переложить ответственность за Филиппины на самих филиппинцев…

— Что же он ответил?

— Только представь себе! Говорит, что филиппинцы — люди другого сорта, что они обладают от природы большей самостоятельностью, готовы взять на себя большую ответственность. Он утверждает, что мы просто не понимаем индийцев, бирманцев, яванцев и даже… китайцев.

Отец спокойно отдыхал; на следующий день предстояло не слишком много работы, и ему хотелось еще поговорить. Мы закурили и в течение некоторого времени болтали о всякой всячине. Мы пытались предугадать, что даст конференция в Тегеране, как будет держать себя Дядя Джо.

— Я уверен в одном, — сказал отец, — в его лице я найду союзника в вопросе о необходимости вторжения в Европу с запада. Ведь если дела в России пойдут и дальше так, как сейчас, то возможно, что будущей весной второй фронт и не понадобится!

В то время Красная Армия стремительно наступала по равнинам России, продвигаясь все ближе к старой польской границе, от которой ее отделяло сперва сто, потом шестьдесят и, наконец, только пятьдесят миль. Уже был освобожден Киев. Настроение у нас было прекрасное: чувствовалось, что конец войны уже близок, и, не боясь сглазить, я напомнил отцу о его предсказании, что Германия падет через двенадцать месяцев.

— Дай мне лучше тринадцать месяцев, а не двенадцать, Эллиот, — сказал он. — Нет, пожалуй, даже четырнадцать, только не тринадцать.

— Но ведь все равно в какой-то момент до победы останется тринадцать месяцев.

— Нет, с четырнадцати месяцев мы сразу перескочим на двенадцать, знаешь, как в мамином доме на Вашингтон-сквер, где за двенадцатым этажом сразу идет четырнадцатый. Тринадцатого этажа там вовсе нет.

— Послушай, ведь уже первый час, то есть четверг. Значит, я могу поздравить тебя с Днем Благодарения.^[7]

— Да, и надо сказать, нам есть, за что поблагодарить бога.

Я ушел спать в половине второго, оставив отца с детективным романом в руках.

* * *

Утром отец принял Аверелла Гарримана и сэра Александра Кадогана, а потом целый час занимался дипломатической почтой, прибывшей из Вашингтона. Около полудня явились Черчилль и супруги Чан Кайши вместе со своими военными и военно-морскими советниками, и все общество отправилось в сад, где ожидали фотографы. За завтраком снова зашел разговор о проблемах снабжения, причем главными его участниками были лорд Лезерс, посол Вайнант, Льюис Дуглас и помощник американского военного министра Джон Макклой. Когда мы вышли из-за стола, мне сообщили, что майор Отис Брайан вернулся; по нашей просьбе он с Майком Рейли летал в Тегеран, чтобы проверить, насколько обоснованы опасения Макинтайра по поводу высоты гор, над которыми отцу предстояло лететь. Увидев меня, Отис показал мне большой палец в знак того, что все обстоит благополучно.

— Все в порядке, — заявил он. — Если погода будет не слишком скверной, нам вряд ли придется набирать много больше семи тысяч футов.

Отец был очень доволен: его отнюдь не прельщала перспектива поездки в медленно ползущем душном поезде.

В это время в огромной кухне нашей виллы шли приготовления к большому банкету в честь Дня Благодарения. Супруги Чан Кайши не могли присутствовать на нем, и поэтому генералиссимус с женой пришли к нам просто на чашку чая. Мы сидели вчетвером в тенистом саду. Разговор вела главным образом г-жа Чан Кайши. Она убедительно излагала свои планы повышения уровня грамотности в Китае после войны на основе своего рода «бэйсик чайниз» (упрощенного китайского языка), в котором число иероглифов было бы сокращено до тысячи двухсот или полутора тысяч, то есть почти до числа слов в «бэйсик инглиш». Она рассказывала и о других намеченных реформах, и отец, всегда относившийся к китайскому народу с большим уважением и серьезно интересовавшийся проблемами Китая и перспективами его развития, слушал ее очень внимательно. Я помнил слова отца о том, что в настоящее время в Китае нет другого лидера, который мог бы продолжать войну; у меня создалось впечатление, что, по мнению отца, с реформами придется подождать, пока на смену супругам Чан Кайши не придут новые руководители.