Том 1 - Григорий Анисимович Федосеев

Тиманчик разжал пасть рыси и, приподняв безжизненного Майто, стал его тормошить, пытаясь пробудить признаки жизни, но это ему не удалось.

Мы вернулись к месту ночевки, раздумывая над странным поведением рыси. Обычно этот зверь не выдерживает натиска собак и отделывается от них, забравшись на дерево, или просто удирает. Что же заставило эту рысь вступить в неравное единоборство с собаками?

Ответ на этот вопрос мы получили сразу же, как только вернулись на стоянку, — под лиственницей не оказалось рюкзака.

— Куда его ушел? — говорил Тиманчик, нагнувшись, низко и внимательно осматривая покрытую мусором поверхность земли.

Пришлось подождать еще несколько минут, пока посветлело, и мы увидели полосу, оставленную на земле волочившимся рюкзаком. Она привела нас к поляне, и там, где собаки догнали рысь, лежал рюкзак со свернувшимися в нем в один клубок рысятами. Рядом с рюкзаком мы увидели мертвого зайца.

Рысь оказалась матерью малышей. Видимо, вернувшись после дневной охоты с пойманным зайцем к детям, она не нашла их в гнезде и пошла нашим следом, неся в зубах огромного зайца. У стоянки она, наверное, сделала круг и затаилась там, куда ветерок набрасывал запах ее детенышей. По нему она догадалась, что малыши живые. Какая великая сила — материнский инстинкт! Ведь это он заглушил в ней страх и заставил ползти к лиственнице, где все было насыщено ненавистным и пугающим человеческим запахом. Материнский инстинкт сделал ее на эти минуты необыкновенно ловкой и позволил ей незамеченной подобраться к стоянке и стащить, буквально из-под носа у собак, рюкзак с детенышами.

Все стало понятно, и мне не нужно было спрашивать у Тиманчика, что заставило рысь вступить в борьбу с собаками и почему наше появление ночью на поляне не испугало ее.

Утром в десять часов мы были на стойбище.

Прошло несколько недель. Наши маленькие рысята привыкли к пище, подросли, но были ли они сыты или голодны — в их глазах никто никогда не видел примирения. Во всех их движениях, во взгляде лежала печаль неволи. Они все время находились в каком-то напряженном состоянии, особенно самка. Она никогда не смотрела в глаза человеку, вечно пряталась и беспрерывно раздражалась. Враждебность сквозила во всех движениях молодых рысей, может быть, потому, что мы не уделяли им достаточно внимания и ласки.

Весною следующего года, когда нашим питомцам уже было по году, они особенно остро переживали неволю и своим поведением вызывали у всех нас чувство жалости. Наконец я не выдержал и решил отпустить их в тайгу. Двадцать шестого мая на лодке мы поднялись от стойбища Угоян вверх по реке, имея намерение достигнуть устья Чулы. В лодке с нами были и рыси. Утром после первой ночевки мы отпустили их на волю.

В тайге еще шло снеготаяние, уровень воды в реке неизменно поднимался, и скоро река вышла из берегов. Мы, не достигнув цели, вынуждены были вернуться на стойбище. Каково же было наше удивление, когда, подплыв к старой ночевке, мы увидели наших рысей, сидящих на наноснике. При нашем приближении они встали и отошли к кустам. Не знаю почему, но мы радовались этой встрече. Рыси к нам не подошли. Мы оставили им все свои запасы мяса, рыбы, хлеба и уже больше с ними не встречались.

Когда я закончил свой рассказ о рысях, была уже полночь. Приглушенно шумела Ничка.

На вершине Чебулака

Прошедший день принес нам много тревожных минут, и мы к вечеру так измотали свои силы, что самым желательным для нас был сон. Даже ночной холод, этот частый наш спутник, сжалился над нами и не будил всю ночь.

Мы проснулись еще до солнца. Последним поднялся Левка. Он лениво потянулся, зевнул во всю свою огромную пасть и, осмотревшись, замахал хвостом. День обещал быть безоблачным.

В шесть часов наш маленький отряд уже шел по крутому ключу, поднимаясь на верх пологого отрога, Как только мы оказались там, в северо-западном направлении от нас показался во всем своем величии голец Чебулак. Его тупая вершина, облитая снежной белизной, господствует над всеми прилегающими горами. Чебулак весь изрезан круто спадающими ключами и снизу опоясан темной лентой кедрачей. Он был обращен к нам глубоким цирком, оконтуренным рубцами нависших над ним скал. Обнаженные откосы, охраняющие подступы к вершине гольца, сливались с синеватой далью и придавали гольцу суровый вид.

До Чебулака оставалось не более 30 километров. Наметив кратчайший путь к нему, мы тронулись дальше. За перевалом, на широкой равнине, нам попалось два озера, соединенных между собою узкой проточкой. Это — Дикие озера. Они еще были покрыты льдом, но вытекающий из западного водоема ручей уже местами освободился от зимних оков и, заполняя весенним шумом узкое ущелье, скатывался к реке Тумной.

А солнце уже приподнялось над нами и заливало ярким светом всю горную панораму. День продолжал оставаться теплым, приятным, но позади, над хребтом Крыжина, появилось сомнительное облачко.

— Опять к снегу, — сказал Павел Назарович, первый заметивший его.

Мы продолжали свой путь. За озером нам неожиданно попалась глубокая тропа, только что проложенная по снегу прошедшим впереди стадом сокжоев. Они тоже, как и мы, направлялись к реке Тумной.

По-видимому, звери делали весенний переход к летним пастбищам, шли без кормежки, оставляя после себя взбитый до земли снег. Не было сомнения, что вожак стада не впервые шел этим путем. Тропа удачно обходила завалы, чащу, крутые распадки. Дойдя до Тумной, сокжои расположились на отдых вблизи кедра, у скалы на единственной поляне, освободившейся от снега. Мы, не заметив их, подошли близко. Вдруг раздался треск, шум. Стадо в беспорядке бросилось через реку, но выскочить на крутой берег не смогло и в смятении остановилось.

Всего было одиннадцать сокжоев различных возрастов. У взрослых между ушей виднелись черные вздутия — будущие рога, взамен отпавших зимою. И только у одного, самого крупного сокжоя, эти вздутия были большие и уже имели форму рогов.

Приподняв головы и насторожив уши, звери в недоумении смотрели на нас, еще не подозревая опасности. Но вот у одного из-под ног вырвался камень — и все вмиг сорвались с мест. Сокжои разбились на две группы — одна бросилась вниз по реке, вторая — вверх. Левка неистовствовал. Он разразился таким гневом, что, казалось, вот-вот бросится на Днепровского, который вел его на своре.

Сокжой — северный олень. Из копытных зверей,