Маленков. Третий вождь Страны Советов - Рудольф Баландин

Суханов мне рассказал о «тайной вечере» троицы и в подтверждение ее хранил в своем сейфе записи, которые делал Маленков при распределении ими должностей: Хрущева сделают Первым секретарем ЦК КПСС, Маленкова — Председателем Совета Министров, Берию — его замом и одновременно министром внутренних дел, с которым объединяется КГБ» (точнее, МГБ).

Иначе говоря, Берия, Маленков и Хрущев по-деловому разделили между собой высшие посты в стране еще при живом Сталине. Почему бы не предположить, что так же деловито они еще раньше не согласились отправить вождя на тот свет?

Как вспоминал Хрущев: «В последние годы жизни Сталина Берия все резче и резче проявлял в узком кругу неуважение к Сталину. Более откровенные разговоры он вел с Маленковым, но он вел их и в моем присутствии».

Вот уж поистине на всякого хитреца довольно простоты! Каким же был «узкий круг», где можно было неуважительно отзываться о Сталине? Надо полагать, речь идет о треугольнике. Вряд ли даже Булганин был допущен сюда.

Хрущев говорил про «оскорбительные выпады против Сталина со стороны Берии». И постарался отвести от себя какие-либо подозрения: «Я слушал, уши не затыкал, но никогда не ввязывался в эти разговоры и никогда не поддерживал их. Несмотря на это, Берия продолжал в том же духе.

Он был больше чем уверен, что ему ничего не угрожает. Он, конечно, знал, что я не способен сыграть роль доносчика».

Мило звучит: «не ввязывался в эти разговоры», а Берия их продолжал, «несмотря на это». Зачем? И насколько же безупречно чистым и прозрачным был Никита Сергеевич, что даже коварнейший Берия не мог заподозрить его в доносительстве!

В подобных случаях выгадывает тот, кто первый донесет начальнику о нелестных высказываниях в его адрес. Как показала вся жизненная линия Хрущева, он никогда не отличался ни сердобольностью, ни честностью. В бытность партийным руководителем на Украине и в Москве он ежемесячно составлял списки сотен, а то и тысяч «врагов народа», не стесняясь обращаться к Сталину с жалобой на то, что не всех этих людей подвергают репрессиям.

Берия действительно мог скверно отзываться о Сталине, играя двойную роль. На всякий случай (страхуясь от доноса) он, скорее всего, заранее предупредил вождя: мол, таким образом проверяет степень преданности его ближайших соратников. А их он склонял к заговору по захвату власти, ссылаясь на старческую немощь вождя.

Интересно, что Хрущев ничего не говорил о поведении Маленкова в том самом «узком кругу». Можно предположить, что Георгий Максимилианович выпады Берии не поддерживал или даже возражал против них. Но вряд ли делал это активно. Судя по всему, он опасался Лаврентия Павловича и старался поддерживать с ним дружеские отношения, во всяком случае внешне. Но и ему было бы целесообразно рассказать Сталину о предосудительных высказываниях Берии.

Что оставалось делать Сталину, когда Хрущев, Берия, а возможно, и Маленков наговаривали ему друг на друга? Любой человек на его месте постарался бы отдалить от себя подобных соратников, заручившись поддержкой более честных и преданных людей. Так он и собирался поступить. Но не успел…

Как бы ни старался Хрущев изобразить свое отчаяние в связи со смертью Сталина, она для него и немалого числа других партийных функционеров была желанна. Они должны были испытать облегчение. Ведь авторитет и суровые моральные принципы Сталина довлели над ними. Безусловно, приходилось по-прежнему опасаться своих коллег. И все-таки прежде всего они если не понимали, то чувствовали, что произошло событие исторического значения: завершилась целая эпоха.

Об этом свидетельствовал Константин Симонов в книге «Глазами человека моего поколения». Он вспоминал:

«Пятое марта, вечер. В Свердловском зале должно начаться совместное заседание ЦК, Совета Министров и Верховного Совета, о котором потом было сообщено в газетах и по радио. Я пришел задолго до назначенного времени, минут за сорок, но в зале собралось уже больше половины участников, а спустя десять минут пришли все. Может быть, только два или три человека появились меньше чем за полчаса до начала. И вот несколько сот людей, среди которых почти все были знакомы друг с другом, знали друг друга по работе, знали в лицо, по многим встречам, — несколько сот людей сорок минут, а пришедшие раньше меня еще дольше, сидели совершенно молча, ожидая начала. Сидели рядом, касаясь друг друга плечами, видели друг друга, но никто никому не говорил ни одного слова. Никто ни у кого ничего не спрашивал. И мне казалось, что никто из присутствующих даже и не испытывает потребности заговорить. До самого начала в зале стояла такая тишина, что, не пробыв сорок минут сам в этой тишине, я бы никогда не поверил, что могут молчать триста тесно сидящих рядом друг с другом людей. Никогда по гроб жизни не забуду этого молчания».

В его книге приведены строки четырех поэтов, посвященных смерти Сталина. Авторы разные, а чувства и мысли схожи: