Овация сенатору - Данила Комастри Монтанари

Входя в комнату роженицы, Аврелий успел увидеть, как Иппаркий плеснул воду из тазика с пиявками на чистейшую тунику незадачливого лекаря, сопровождая свой поступок отборной бранью.

Бальбина лежала в кровати, обливаясь холодным потом, в окружении заботливых акушерок, отиравших её похудевшее лицо, которое выглядело едва ли не усохшим по сравнению с огромным животом под одеялом.

Несмотря на жару, рядом с кроватью стояла горящая жаровня, а в тёмном углу — наготове родильный стул[63], до которого молодая женщин вряд ли смогла бы добраться.

— Сенатор, ты здесь? — еле слышно прошепта ла Бальбина.

— Да, но поговорим потом, пусть сначала Ип паркий осмотрит тебя! — ответил патриций.

— Нет! Отошли всех прочь!

Когда последняя служанка закрыла за собой дверь, Бальбина подозвала к себе Аврелия и с трудом произнесла:

— Я умираю. Это боги наказывают меня за то, что я отравила Феликса: я пыталась лечить его, но едва не убила. А потом он увидел меня, когда я примеряла серёжки, и заметил, что я беременна… и тогда я пошла за ним в Субуру и ударила ножом!

— Бальбина, тебе нужен врач! — взмолился патриций.

— Поклянись, что, когда умру, передашь Сенату моё признание…

Аврелий поспешил пообещать, и женщина в изнеможении откинулась на подушку.

В ту же минуту в комнату ворвался Иппаркий и начал что-то делать с животом роженицы под скептическим взглядом носатого коллеги.

— Ничего не поделать. Соки тела утратили равновесие! — с важным видом заявил тот.

— Кесарево сечение ещё может спасти её, — решил Иппаркий, доставая из сумки скальпели.

— Ты с ума сошёл? Эту операцию делают только на умерших женщинах, чтобы спасти плод! — возмутился коллега.

— Если ничего не сделаем, эта женщина всё равно умрёт, так что стоит попытаться! К счастью, она потеряла сознание, значит, не понадобится обезболивающее. Помогите мне, женщины! Мне нужен уксус, кипячёная вода и чистейшие бинты. И уберите от меня этого шарлатана! — потребовал он, закрывая дверь.

И тут в атриум вбежал запыхавшийся, с вытаращенными глазами Токул.

— Бальбина? — в страхе прошептал он.

— Ей делают кесарево сечение, — объяснил Аврелий.

— Боги небесные, это же убьёт её! Я не хочу, чтобы ребёнок родился ценой жизни матери!

— Другого выхода, к сожалению, нет. Но Иппаркий — лучший хирург в Риме, он сделает всё возможное, тебе остаётся только ждать, — посоветовал Аврелий.

Ювелир в растерянности осмотрелся, затем начал что-то искать в складках туники и достал золотую цепь. Потом вывалил на стол содержимое своей сумки и выбрал несколько перстней с крупными драгоценными камнями.

— Беги скорее в храм Гигиеи, богини здоровья, и положи эти драгоценности на её алтарь. А это отнеси на алтарь Эскулапа, покровителя медицины, — приказал он рабу, дав ему горсть монет.

Аврелий с удивлением посмотрел на Токула — этот скупой, неверующий человек опустошил свою сумку, чтобы выпросить милость богов!

— Ты еще забыл змея древнего Крита, — подсказал он.

Ювелир нахмурился, словно не понимая, потом добавил денег на алтарь Юноны Лицины, защитницы рожениц. И опустился на стул, обхватив голову руками.

Патриций поколебался, теряясь между желанием воспользоваться минутой слабости для расследования и уважением к страданию, которое читалось на лице Токула.

И тот сам начал разговор.

— Что она сказала тебе? — спросил Токул.

— Призналась, что убила Феликса.

— О боги! Но это же неправда! — горячо воскликнул он.

— Знаю. У неё просто не хватило бы сил сделать это. И всё же она утверждала, будто ударила Феликса кинжалом после того, как дала ему яд, и даже заставила меня поклясться, что сообщу о её признании Сенату.

Ювелир замолчал, слишком взволнованный, чтобы ответить.

— Вчера я познакомился с одной женщиной по имени Пика, — продолжал Аврелий. — Тебе следовало бы по-прежнему платить ей. Твоя жадность выдала тебя, Токул!

— Я не уступлю шантажу! Мой брат тоже воображал, будто держит меня в руках, но я…

— Чтобы ни на йоту не отступить от своих принципов, ты позволил Бальбине отравить его! — сердито произнёс патриций.

— Она только дала Феликсу одно снадобье, надеясь, что… — ответил Токул и вдруг замолчал.

— …что оно вынудит его к близости, и тогда он поверит, что ребёнок от него, — закончил сенатор.

— Зачем Бальбина оклеветала себя, признавшись в убийстве, которого не совершала? — в недоумении пробормотал Токул.

— Она хотела перед смертью взять вину на себя. Ты не знал, что она так любит тебя? — спросил сенатор.

— Нет. Я стар, а ей ещё и двадцати нет, слишком мало, чтобы умирать. Это я во всём виноват…

— Феликс тоже был виноват, но не настолько, чтобы убивать его!

— Я и не собирался. Когда он узнал о наших отношениях, то пригрозил скандалом. Но это полная ерунда: ведь рассказать о нас всему свету значило бы открыто признать свою импотенцию.

— Выходит, это правда…

— У меня тут целый список врачей, к которым он обращался, но напрасно. Его болезнь таилась в голове, он словно отказывался расти, становиться мужчиной…

— И всё же в тот день, когда Бальбина забеременела, ситуация изменилась. У твоего брата оказалось оружие против тебя…

— Я попросил его уйти с дороги, предложил большие деньги, лишь бы он согласился на развод, но он отказался. В качестве платы за молчание он требовал мои земли и кресло в Сенате.

— Он всегда любил играть по-крупному. Жаль только, что неизменно проигрывал! — заметил сенатор.

— Я ответил ему некрасивым жестом, не стану повторять тебе его, и он продолжил угрожать Баль-бине позором.

— Так или иначе, его смерть избавила тебя от больших неприятностей, — воскликнул Аврелий, — Но и сейчас ты все ещё в беде, Токул. И должен подробнейшим образом рассказать мне, что делал в то утро. Будет лучше, если станешь разговорчивее, чем в прошлый раз!

Тут дверь распахнулась, и появился Иппаркий. Как она? — вскочил со стула Токул.

— Я успел в последний момент, ещё немного и… Она молода, выкарабкается. Сейчас спит, увидишь её позже.

Ювелир облегчённо вздохнул.