Советская правда - Всеволод Анисимович Кочетов

Ознакомительный фрагментостатков феодального общества, окрасить все красками скорби по поводу рушащегося старого, и тогда, в такой окраске, рабочий класс будет представлен не как носитель прогресса, а как угрюмая толпа тупых варваров.

Или, скажем, в некоторых зарубежных странах, кстати, не далеких от места, где сейчас пребываем мы с вами, в крупных городах существуют в одних местах называемые «бриллиантовыми рынками», в других – «улицами леди», «леди-стрит» кварталы ночной жизни, где торгуют тем, что там называется «любовью», или, попросту, женским телом. Это тяжкий порок общества, не способного дать женщине иных средств для заработка на хлеб. И что же – жизнь этих кварталов тоже можно изобразить, расписать по-разному. Можно сделать это в сентиментальных тонах, вызывая слезы и жалость читателя по поводу тяжкой доли «падших созданий». Можно впасть в морализование – вот, дескать, до чего способна дойти женщина, если она нарушит… И расписать то, что она нарушила. А можно с полной правдой, без слез и морализации, рассказать о социальных корнях отвратительного явления, о том, как на эти «бриллиантовые рынки» и в железные клетки «леди-стрит» женщину гонят ее бесправие, нужда, голод. И это будет единственно верный взгляд на уродливое явление. И такая книга будет книгой, борющейся за социальный прогресс в стране, за лучшее в ней устройство общества.

Все, что я говорю сейчас, это лишь беглые мысли. Каждый волен сам избирать себе путь в литературе. Но беда в том, что помимо субъективных стремлений есть и упрямо объективные законы общественной жизни. Путь-то ты можешь избрать любой. Но далеко не каждый из этих любых литературных путей сольется с путями народных движений, с борьбой народов за социальный прогресс и свободу. Иные литературные пути могут пойти и поперек путей народных, а то даже и против них. В таком случае ты, литератор, со своими писаниями можешь оказаться не только бесполезным своему народу, а даже и повредишь ему. Может ли тебе такое творчество доставить радость?

Нет, дорогие коллеги, писателю от веяний времени никуда не уйти, в башне из слоновой кости от них не отсидеться. Да и надо ли уходить куда-то и где-то отсиживаться? Не радостнее ли быть всегда со своим народом.

Мы многому научились

Из речи на 2-м Всесоюзном съезде советских писателей

На осенней выставке работ ленинградских художников была выставлена любопытная жанровая картина. Представьте себе тесный коридорчик или что-то в этом роде. На подоконнике, в коричневом форменном платье и таком же форменном белом переднике, сидит восьми– или девятиклассница, потупясь, трогая складки передника. Перед ней такого же возраста молодой паренек, тоже потупился и тоже молчит. Вдали (это видно через приоткрытую дверь) танцуют их сверстники.

Школьный бал.

Посетители выставки останавливались перед этой картиной и не без удовольствия ее рассматривали. Она очень хорошо выполнена в смысле живописной техники. Но вот интересно, какие при этом высказывались мнения. Одни говорили: «Как живые!» Другие говорили: «Точь-в-точь так и бывает в жизни». Никаких иных мыслей, никаких более серьезных дум эта столь старательно сработанная картина не пробуждала. Человек шел от нее дальше и забывал о ней. Может, перед некоторыми вставало отрочество. Человек вспоминал молодость, и от этих воспоминаний у него пощипывало в сердце.

Да, картина могла вызывать только пощипывание в сердце у тех, кто склонен к сентиментальности, и больше ничего. Она могла служить иллюстрацией к какой-нибудь из многочисленных повестей Лидии Чарской, вроде «Люды Власовской» или «Большого Джона», где были гимназические балы, дортуары, темные коридоры, сентиментальные вздохи и такие же коричневые форменные платья с белыми передниками. А картина-то 1954 года, а не 1909-го или 1910-го, и о 1954 годе, а не о 1909-м или 1910-м. Я бы не стал так длинно рассказывать об этой картине, если бы она такая – вне нашего времени – была одна на выставке и если бы подобных примеров не наблюдали мы в литературе.

На протяжении последних года-двух в печати появилось немало литературных произведений – и повестей, и рассказов, и пьес, – в которых авторы, как бы отбросив время, в котором мы живем, с усиленной энергией занялись душеустройством своих героев, разрешая это душеустройство в извечных, неизменных для такого рода литературы формах: оженить или выдать замуж. На долю героев или героинь выпадают всяческие беды: то муж оказывается сухим, глупым, тупым делягой, то отца разоблачили, как вора и негодяя, то героине с детских лет никто не смог понравиться, и вот ей грозит вечное девичество… И т. д. и т. п.

Авторы таких произведений, где чувства заменены чувствительностью, приходят на помощь своим обездоленным героям, разводят их с нелюбимыми, соединяют с любимыми, все население повести к ее последним страницам разбивается на счастливые парочки; парочки обзаводятся комодами и шкафами, оклеивают стены своих жилищ новыми розовыми обоями, и начинается так называемая новая жизнь. Какая? Во имя чего? Для чего? На эти вопросы в таких произведениях ответа мы не найдем.

Ни о наших огромных задачах, ни о смысле нашей жизни, ни о величии наших дней и нашего человека герои этих книг не помышляют. Им хочется устроиться потеплее, поуютнее, для души – и все!

Если у истории, как говорят, есть некое колесо, а следовательно, и у истории литературы и искусства, то подобные произведения – о мелких судьбишках, о мелких житишках и мелких делишках – это поворот колеса назад, к прошлому, а не вперед, в будущее.

Странно, что некоторые из нас с большим художническим увлечением и с большей тщательностью отыскивают старое в новом, а не напротив – новое в старом, если так можно выразиться.

Старое – за ним не надо никуда ходить или ездить, можно пребывать годами дома, старое – оно сидит в нас, в нашей памяти; вытаскивай его из сундука, перетряхивай, латай и ставь в произведение, выдавая его за новое.

Не так давно один пожилой инженер из одной капиталистической страны написал мне о том, что в романе «Журбины» он нашел некоторые судостроительные погрешности и что из симпатии к роману он готов, если я этого пожелаю, прислать мне перечень этих погрешностей и дать совет, как их исправить. И при этом (это он подчеркнул) совершенно бесплатно. Он готов нести, так сказать, некоторый материальный урон, потому что в условиях, в которых он живет и работает, бесплатно ничего не делается.

А мы, советские люди, уже позабываем о тех присущих капиталистическому обществу стремлениях, когда из всего, даже из простого совета, должны быть извлечены деньги.

Для чего я пересказываю письмо иностранного инженера? Для того, чтобы рядом с его автором поставить одного нашего ленинградского столяра-модельщика. Это модельщик высшего класса. Он десятки лет работал вручную, был вне всякой конкуренции, полнейший