Ветер плодородия. Владивосток - Николай Павлович Задорнов

Молод, но повидал на своем веку — дивно! И еще хотел бы повидать. С хозяином плывет на расторжку не первый раз. В прошлом году видел графа Путятина. Граф ездил зимой по Забайкалью на лошадях, потом по Амуру уехал в Китай, следом за льдами. В Усть-Стрелку приехал с колокольцами по льду. Казаки Усть-Стрелочной станции встречали в конном строю. Палили из пушек, и эскадрон дал залп. Адмирал поздоровался с казаками. Пообедал у атамана. Ему показали джигитовку. Переменили лошадей, и уехал обратно. Потом по Амуру пошел водой в Китай следом за льдами.

— Я его в первый раз видел, когда он еще не был графом. Три года тому назад, еще война шла. Иван при этом же хозяине плыл вниз по реке и утром обомлел: пароход стоит на якоре. Хозяин послал Ивана в лодке узнать, не надо ли чего проезжающим. На пароходе оказался свой лоцман, из станицы, казак Маркешка Хабаров, с ним Ванча поговорил. Маркешка пояснил, что все есть у самих, но уголь кончается, а ты, мол, говори тише, адмирал еще спит. Проснется, механики подымут пары, и пойдем против течения. Спросил, а что, мол, дома и как наши и все такое… Вот когда еще узнал Ванька Бердышев про Путятина.

— А потом, сказывали, у них пароход сломался, и они вели его бечевой, подымали против течения. Адмирал сам шел с лямкой на плече, запевал песню, чтобы работалось дружней. Все подхватывали. У нас в станице увидели с вышки, подумали, не беглые ли. А где теперь Путятин?

— В Китае, уж второй год. На самом юге, где зимы не бывает. — объяснил Маслов.

— И яблоки там растут?

— Яблоки! Не только что… Разве там одни яблоки!

— Вот дивно…

Теперь Ивану восемнадцать лет. Он хороший работник у купца, знает реку, ходил по ней трижды, а в этом году идет в четвертый раз.

В этом году Иван с позволения прихватил свой товар. Хочет разбогатеть, знает места, где соболей, как говорится, хоть бей коромыслом. Гольды меняют охотно на русский товар, особенно на скобяной и на топоры. А еще охотней на винтовки-малопульки, которые делают и в Шилке, и на других железных заводах, и даже в Усть-Стрелке. Иван нужен купцу, тот не обходится без него: посылает в лодке по деревням на расторжку и свой, бердышевский, товар разрешает брать на мену.

Туман и дождь. Река широкая. Где мы? Не знаем. Не можем в дожде найти берега. Ищем Усть-Зейский пост. А нас, может быть, уже давно пронесло мимо. Ванька притих, чувствует, что тут не может помочь хозяину. Легко сказать — узнать Амур. Это все равно что узнать море. Сибирцев озабочен. Ведь он не торгаш, ему надо спешить…

Маслов назидательно объясняет, что на этой реке надо сделать промеры и все изучить, составить лоцию. Показал парню свои штурманские инструменты.

— А вот этот самый надежный! — добавил он, сжимая кулак.

Иван рассказывал Сибирцеву про караванную торговлю чаем. Отец его и братья нанимались в работники к чаеторговцам. Из Китая в Кяхту, через Монголию, идут к нам цибики чая десятками тысяч, на верблюдах. Перегружаются на подводы. Рассказывал про сорта чая: про цветочный, про красный и зеленый, про кирпичный для бурят и забайкальцев, и какое множество людей и у нас, и у китайцев занято перевозом.

Это же самсе, про торговлю своего отца, московского чаеторговца, но не так точно, рассказывала Наташа Эванс, русская жена англичанина, в Челси, в ее черном каменном особняке с частыми белыми переплетами окон. Но тут все шло из первых рук, «продукты» были местные, а не «сушеные».

— Китайцы нам продают только хорошие сорта, в упаковке из толстой кожи. Путятин любовался шибко. Говорит при этом: «В Москву! В Китай-город!» Что это за Китай-город? Есть такой?

Сибирцев рассказал про торговую Москву, про Зарядье с церквями и про богатейшие гостиные ряды в аркадах в два этажа. И таких торговых дворов в Китай-городе несколько, и много по всей Москве, и что ни окно, то торгует богатый купец, заход изнутри. Есть и модный пассаж в Китай-городе. Там же здания торговых палат, биржи, банков, целый торговый мир.

— Торговые ряды — каменные, с арками на все четыре стороны — есть и в Кяхте. И в Нерчинске такие же — видно, на манер Москвы. Куда там. На сколько же лет, Алексей Николаевич, вы старше меня? — спросил Ванча. — Меньше, чем на десять? Что же за десять лет я успею?

Про дворянство тут и не поминают. О родовых привилегиях и протекциях не думают. Совсем тут другая сторона! Русские, но не такие, как в крепостничестве.

Иван расспрашивал Сибирцева и матросов и про Китай, про торговлю и торговые ряды в Кантоне, про плавания в разных морях и по рекам, про крушение «Дианы» и жизнь моряков в японской деревне. Тут не обошлось без юмористических подсказок матросиков.

Вечерами лавка стояла на якоре. Матросы толковали Ивану про свое, он им про свое.

— Мне, однако, шибко в дивование, Лексей Николаевич, что я с вами встретился! — признался однажды Иван. — Я не видал такого человека. С графом открывали Японию! Диво! — Иван усмехнулся и потряс головой.

— А не пора ли тебе жениться? — спросил матрос. — А то истаскаешься.

— Хотел бы, — ответил парень, обрадовавшись.

— Невесты нет?

— Невеста есть.

— За чем же дело?

— Дорого стоит.

— У кого же она в неволе?

— У отца. За бедного не отдаст. Говорит: «Куда лезешь, почем вас таких на фунт сушеных!»

— Разве ты бедный?

Иван усмехнулся.

— Да любит она тебя?

— Говорит, что шибко.

— Так бери увозом.

— Вот если бы… — Иван не стал говорить дальше. Брать увозом. Токмаков пустит следом работников и собак, кости переломают. Задумал привезти с Амура осенью богатство и тогда, если отец не отдаст, сбить дружков, решиться на увоз. А уж потом откупиться. Легко сказать, а дело непростое, тем более в станице, где от богатого казака-купчины все зависят: и станичники, и наездной поп…

— Отец свое потребует. — Иван надеется, что привезет соболей Анюше на шубу. — А что я задумал — исполню! Ее выкуплю, если привезу старику мешок соболей. Тогда отдаст. Слыхал я, где золото можно на Амуре добывать.

Нынче чай не возили, к чаеторговцам не подряжались. Все надрывались, отец чуть грыжу не нажил — грузили морскую артиллерию на баржи. Каждый год Муравьев отправлял со сплавами бочки