Сенека. Наставник императора - Анатолий Гаврилович Ильяхов

Ознакомительный фрагментв недолгое плавание на наёмном судне. Ничего не предвещало беды. Хозяин судна уверял, что плохой погоды не предвидится. Но так же неожиданно, как сейчас, поднялся ветер, порывы которого крепчали с каждой секундой. Небо заволокло угрожающе низкими тучами. Луций почувствовал себя плохо и попросил пристать к берегу, пока ещё близкому. Хозяин отказался:

– Не так страшна буря, как суша! Скалы кругом – разобьёмся!

Луций в тот момент уже не отдавал себе отчёт в том, что будет лучше – остаться на судне или добраться до берега вплавь. Безысходность не оставляла времени на раздумья. С детства отлично плавающий, он схватил сумку с ценными вещами и – как был, в одежде, – бросился в воду.

Волны то подбрасывали его вверх, как тряпичную куклу, то неумолимо влекли вниз – в смертельную пучину. Но, собрав остатки сил и воли в кулак, Сенека всё-таки доплыл до берега. Едва ощутив ногами твердь, он кое-как выбрался на скользкие камни и отполз на безопасное расстояние. Восстановив силы, вернулся домой и с тех пор зарёкся плавать морем. Вероятно, он остался бы верен обещанию, данному после пережитого ужаса, если бы не непредвиденное «путешествие» к Корсике.

Холодея от ужаса, он в красках представлял, как безжалостная водная стихия крушит судно, врывается в его каморку и уносит с собой, и с горькой иронией думал, что сейчас его жизнь, как и жизни остальных людей на корабле, зависят… от толщины и прочности досок! Расстояние до смерти – три-четыре пальца!.. Терпеть это было невыносимо, и в какой-то момент Сенека не выдержал – бросился к двери и выбежал на верхнюю палубу.

Там дышать стало легче, и реальность показалась не такой уж мрачной. Бушующая стихия больше не пугала – она завораживала своей мощью и силой.

Море казалось огромным, а небеса – бездонными. Всё это заставляло думать о том, как велик мир, который ещё предстоит познать. Но человек, который боится, не познает ничего. В очередной раз глубоко вдохнув, Сенека вдруг почувствовал, что страхи отступают. «Если всю жизнь ожидать, что с тобой приключится что-то нехорошее, то зачем тогда вообще жить? – сказал он себе. – Самые безопасные корабли – те, которые стоят на берегу».

 * * *

О том, что Корсика близко, возвестили крики шумных чаек. Птицы жадно хватали рыбью мелочь с поверхности моря и яростно дрались за добычу, пытаясь отнять друг у друга. «Надо же! Как они похожи на людей, готовых на всё ради выживания», – подумал Сенека.

Мимо проходил кормчий.

– Сальве[6]! – остановил его Сенека. – Скажи, а твой корабль выдержит бурю?

– Сальве! Не волнуйся, у меня самый надёжный корабль из всех, какие только можно представить! Это ведь боевое судно. Оно построено с тем расчётом, чтобы выдерживать множественные атаки врагов, не то что бурю.

– Ты успокоил меня, – просиял Сенека. – Значит, на твоём корабле в плавании можно ничего не бояться.

– О нет! Ни один – даже самый крепкий – корабль не избавлен от возможности крушения. К примеру, от подводных камней, которые таит в себе море. Поэтому моряки всегда уповают на милость богов!

– Тогда что зависит от кормчего?

– Боги милостивы, но не станут управлять кораблём за меня. В остальных случаях, когда речь не идёт об удаче, от меня зависит всё! Корабль, управляемый умелым кормчим, плывёт и с изодранным парусом, и даже когда снасти сорвёт, невредимым приходит в гавань. Непогода на море вредит кормчему, но не ломает его, а только делает сильнее.

Кормчий вдруг вспомнил, что матросы ожидают его указаний, и поспешил к ним, оставив пассажира скучать на палубе.

Одиночество Сенеки было недолгим.

– Как самочувствие после ночи, сенатор? – раздалось вскоре за его спиной. Сенека обернулся и увидел Спурия, который явно собирался не просто справиться о здоровье, а настроился на долгую беседу.

– Эта «болтанка» многих свалила, – не дождавшись ответа, продолжил центурион. – Моряки-то – народ бывалый, а вот те, кто привык чувствовать твёрдую землю под ногами, до сих пор в себя прийти не могут. Ладно легионеры… Гладиаторов – и тех подкосило!

– Гладиаторов? – удивился Сенека. – Откуда они здесь?

– Из Капуи, где находится лучшая в империи школа.

– И где начался бунт рабов?

– Именно так. Мне велено доставить этих троих на Корсику и передать наместнику. Он их хозяин.

– Но зачем гладиаторы на острове?

– Нередко бойцов арены используют в качестве телохранителей. В то же время публика в провинции изголодалась по зрелищам. Наместник императора обязан следить не только за порядком на вверенной ему территории. Приходится думать и о таких вещах, как развлечения для народа.

Сенека с пониманием кивнул:

– Я слышал, содержание гладиаторов дорого обходится хозяевам. Поэтому их часто сдают в аренду – чтобы оправдать затраты.

Центурион рассудил, что знакомство с опальным сенатором состоялось. Можно продолжить:

– А как сенатор относится к боям на арене?

Сенека отреагировал брезгливой гримасой:

– Я не любитель гладиаторских представлений. Мне неприятно смотреть на арену, и я испытываю отвращение при виде неистовствующей публики, которая бранит одного за то, что не прикончил соперника сразу, а другого – что не выкладывается сполна в бою. Реки льющейся крови словно пьянят зрителей. И, по мне, это прескверно.

– Но это же в традициях наших предков.

– Традиции бывают разные. Что-то из них нам близко, а другие мы не воспринимаем. И я не одинок в этом. Цицерон, кстати, тоже не находил удовольствия в наблюдении за, как он говорил, оголтелой толпой, ревущей вокруг арены. Считал расточительством проматывать целые состояния на бои гладиаторов и травлю диких зверей ради непристойного зрелища.

Спурий был явно не удовлетворён ответом:

– Римляне из знатных семей выходили с оружием на арену с единственным желанием – помериться храбростью и мужеством. Некоторые сенаторы добровольно становились гладиаторами, и даже император Калигула был одержим этой страстью.

Сенека непроизвольно скривил губы, словно наступил на слизняка.

– Уже само имя этого правителя вызывает у меня неприятие, а подобные его увлечения – и подавно. Мне также непонятно поведение некоторых знатных матрон[7], готовых отдаваться гладиаторам в казармах, пропитанных запахом пота, крови и нечистот! Словно египетские благовония, римлянки вдыхают этот запах с вожделением, чтобы затем бесстыдно делиться с подругами впечатлениями.

Спурий продолжал упорствовать:

– Но многие женщины из благополучных римских семей обучаются в гладиаторских школах. Что на это скажет сенатор?

– Виной всему тяга к наслаждениям, ибо каждый порок бьёт через край наслаждениями! Я опечален, но не имею права осуждать римлян за то, что они получают удовольствие при виде убийства. Они приходят на представление, уже одержимые страстями –