Виктор Лягин. Подвиг разведчика - Александр Бондаренко

Да, Таточка, скажу тебе откровенно: если ты еще не занимаешься музыкой или занимаешься мало, то это никуда не годится. По-приятельски советую — возьмись серьезно за музыку и играй на пианино не меньше тридцати минут каждый день. Помни слова древнего мудреца Сенеки: “Истинно великое дело делается медленным, незаметным ростом”. Сейчас тебе уроки музыки могут показаться малоинтересными, но пройдет время, и ты сама будешь благодарить меня… Без труда ничего не дается, а упорно трудиться, отдавать все силы учению любят не все дети. Потом они вырастают и остаются пустыми, отсталыми людьми. Работать они по-настоящему не научились, много не знают и не понимают, поэтому и живут плохо. Так что, пожалуйста, не ленись…

Напиши мне о бабушке, как она себя чувствует? Береги ее — она у нас старенькая. Бабушка ведь моя мама и потому она твой лучший друг, любящий тебя безгранично. И ты люби ее…»

Что тут просто бросается в глаза, так это та пронзительная, неутихающая боль, с которой вспоминает Виктор Лягин о своей покойной жене Ольге. Он очень хочет, чтобы и в сердце дочери жила любовь к ее маме, которую Таточка по своему малолетству почти, наверное, и не помнила, — и потому старается поделиться своей памятью, своей любовью…

Но, кстати, в этой книжной публикации почему-то искажены финальные строки, в которых на самом деле написано:

«Береги бабушку, она у нас старушка, мы все должны ее беречь… Бабушка твой лучший друг, который тебя безгранично любит, и ты люби бабушку больше всех. (Про то, что «бабушка ведь моя мама», в письме нет ни слова. — А. Б.)».

Определенный интерес представляют для нас и заключительные строки из этого письма:

«Татик, с нашей перепиской пока выходит очень плохо. Пиши мне обязательно два раза в месяц 10–15 и 25–28 числа каждого месяца. Пиши сама, если тетя Аня опоздает со своими письмами».

Почему же Виктор, достаточно жестко высказавший свои претензии сестре и маме, дочку только хвалит и дает ей советы? Наверное потому, что он прекрасно понимал: когда ребенку всего девять лет, его поступки и поведение в основном определяются окружающими его взрослыми. Так что если бы бабушка и тетя дружно садились писать письма далекому папе Вите, то и Таточка делала бы то же самое с превеликим удовольствием. Потому ругать ее было не за что. Хотя рекомендация писать самостоятельно была…

Зато потом уже в письмах появилось «Татуся-свиню-ся» — это когда все писали, а она нет. Но ничего, исправилась!

И еще есть одно письмо, в котором Лягин пишет своей дочке, что Зина, его жена, Таточку очень любит, ждет ее писем, купила ей теплых вещей на зиму, а также — плюшевого медвежонка… Татьяна Викторовна берегла этого мишечку всю свою недолгую, к сожалению, жизнь^[42].

Признаем, что читать «американские» письма Виктора Лягина не то чтобы очень интересно. Ведь никакой «привязки к местности», никакой «заграничной экзотики»! Понятно, что о своей работе разведчик ничего не пишет, круг его общения остается «за кадром» — но хотя бы океанский прибой описал, красоты легендарной Калифорнии (кто тогда не помнил фразы из чеховских «Мальчиков»: «А в Калифорнии вместо чая пьют джин»?) или сам город Сан-Франциско, «чудесную приморскую смесь Неаполя и Шанхая»! Нет, и про это было писать нельзя — строжайшая секретность… Поэтому все письма «оттуда» и содержали исключительно советы, вопросы, эмоции, какую-то минимальную житейскую информацию — в общем, ничего интересного для стороннего читателя.

Ну а если что и было о своей жизни, то примерно на таком уровне, как в письме от 16 февраля 1940 года:

«О жизни здесь писать абсолютно нечего — всё страшно однообразно. Живем только на работе и работой. Порою дела складываются хорошо, но какая-либо мелочь снова портит все сделанное — приходится начинать снова».

Очень содержательно и все понятно! Так что возвращаемся к службе нашего героя — по нашим источникам. Хотя, как мы уже говорили, она и скрыта за завесой секретности, но кое-какая информация у нас все-таки имеется. Так, ссылаясь на книгу наших товарищей, можем сообщить, что «в начале 1941 года Виктор Лягин был переведен для работы сотрудником резидентуры внешней разведки в Нью-Йорке под прикрытием должности инженера “Амторга”».

Но тут возникает вопрос: а под каким прикрытием работал Виктор Александрович в Сан-Франциско? Как нам представляется, либо под тем же, «амторговским», либо он считался каким-нибудь инженером-стажером. Ведь перевести его с дипломатической должности на инженерную означало бы в первую очередь полнейшее неуважение к американской контрразведке: неужто они бы там не догадались сразу, что эти должности являются прикрытием для совсем иной деятельности? Нет сомнения, что вслед за Корневым-Лягиным в Нью-Йорк из Сан-Франциско пришло и его досье по линии контрразведки, как понимаем, весьма тощее, ибо ничего предосудительного за ним замечено не было…

Между тем не станем отрицать, что контрразведка страны пребывания работала достаточно эффективно, и вскоре по «легальной» нью-йоркской резидентуре, в которую как раз тогда прибыл Виктор Лягин, будет нанесен хотя и не сокрушительный, однако весьма ощутимый удар. Но речь о том пойдет уже в следующей главе, а пока мы скажем, что и советская разведка работала в это время весьма и весьма эффективно. Вот что пишет исследователь:

«Загранаппараты советской внешней разведки в США в предвоенные годы добывали важную разведывательную информацию. Успешно они справлялись и с работой по линии научно-технической разведки, приобретая образцы современного по тем меркам американского вооружения. Только в 1939–1940 гг. советскими разведчиками в США было получено свыше 30 тысяч листов технической документации, около 1100 комплектов чертежей и свыше 150 образцов технических новинок».

К сожалению опять-таки у нас нет никакой возможности узнать, какой именно конкретный вклад внес в эту поистине титаническую работу герой нашей книги. Но думается — весомый! Еще интереснее, конечно, узнать, как были реализованы добытые разведчиком материалы, однако и это остается совершенно закрытой темой.