Гана - Алена Морнштайнова

это письмо. Она даже не взяла его с собой, а сунула между страниц «Войны и мира». Там оно будет в безопасности. Эльза никогда не притрагивалась к таким толстым книгам, а Роза читала и перечитывала только «Габру и Малинку».

Пусть она не видела Ярослава уже целых три недели — ведь он где-то на учениях, — но на последней их встрече он сказал без обиняков, что намерения у него серьезные, и он о ней позаботится. До этих его слов она уже засомневалась было из-за маминых нелестных замечаний в адрес Ярослава и задумывалась об отъезде, но теперь-то она убедилась, что должна остаться. Поскольку ее будущее здесь, с Ярославом.

Это письмо с последней бумажкой, необходимой для выдачи документов сестры, она пошлет попозже. Не сейчас.

Впервые за долгое время она чувствовала себя почти счастливой. Она выиграла время, которое ей так было нужно.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Сентябрь 1938 — февраль 1939

В сентябре Гана была в отчаянии из-за молчания Ярослава и напугана прогнозом, что Чехословакия станет следующей после Австрии мишенью Гитлера. Несколько раз она чуть не поддалась искушению сбегать на почту и отослать все-таки письмо со свидетельством для Розы.

В Судетах начались волнения, генлейновцы[7] громили чешские, а главное еврейские магазины, и Гана просыпалась ночью от кошмаров. Радио и газеты приносили новости о перестрелках и даже убитых. Приводило в ужас, что каждое разжигающее ненависть выступление Гитлера по немецкому радио вызывало такие страсти.

Потом вмешалась армия и погромы прекратились. Гана вздохнула с облегчением, но не могла отделаться от страха за Ярослава. Он наверняка где-то там, в Судетах. Иначе почему он так долго не пишет? По-прежнему от него не было никаких вестей. Она дважды попробовала ему написать на адрес казармы, но ответа не получила. Да и не рассчитывала. Ведь он еще в начале лета на их редких коротких встречах велел, чтобы она ему не писала, что это бесполезно, все равно он не сможет ответить, но Гана не знала, как еще добиться хоть каких-то известей.

Она представляла себе, как Ярослав где-то на западной границе охраняет укрепление, по его словам, непробиваемое, а в нагрудном кармашке носит ее фотографию.

В одном она не ошиблась. Ярослав действительно носил в нагрудном кармане фотокарточку, но Иванину. Хотя из-за объявленной боевой готовности он проводил в казарме или на учениях почти все время, но на то, чтобы навестить свою новую девушку, всегда находил минутку. Он поджидал ее под высокими деревьями в Красенской аллее, махал ей через стеклянную витрину «Деликатесов» и, оказавшись в городе, старательно обходил площадь, чтобы не встретить Гану.

Когда президент Бенеш объявил всеобщую мобилизацию, Гана поняла, что война, от которой мать хотела их оградить, неминуема. И что она подвергла свою семью опасности. Мобилизация — это первый шаг к войне. А война — значит голод, страх, горе и смерть.

Она вытащила с книжной полки в их с Розой комнате толстый томик Толстого, который все равно ничему не научил человечество, потому что люди, которые читают классику, достаточно умны, чтобы понимать бессмысленность войны и без описаний ее жестокости, а те, кому стоило бы поучиться, никогда не притрагиваются к умным книгам.

Выудила оттуда письмо, сунула его в карман и заглянула на кухню:

— Я обещала пани Карасковой зайти к ним сегодня. — И не успела мать спросить, в чем дело, добавила: — Скоро вернусь.

Гана стремглав бросилась на почту, как будто могла нагнать целый месяц, на который задержала отправку письма. А вдруг еще не поздно, думала она, а вдруг Роза с мамой успеют уехать. Что она сама будет делать, Гана не знала. От Ярослава не было ни слуху ни духу уже целых два месяца.

Розины документы пришли в середине октября. Но к тому времени ситуация изменилась, и Эльза Гелерова уже не рассматривала возможность эмиграции в Англию. Она отменила заказ в транспортной компании, которая должна была перевезти ценную мебель и коробки с самым необходимым, порвала тщательно подготовленный список вещей, которые боялась забыть, а старательно вымытые чемоданы унесла обратно на низкий чердак. По Мюнхенскому договору Судетская область перешла Германии, и Нови-Йичин, который теперь стал называться Нойти-чайн, Эльзин родной город и родина ее родителей, стал частью Третьего рейха.

И тогда Бруно Вайс и Грета Вайсова в полной мере почувствовали свою ничтожность.

Три четверти жителей Нови-Йичина признали себя немцами. У Вайсов дома тоже говорили по-немецки, и дети их ходили в немецкие школы. Но они были евреями, и не столько вести от сына и других беженцев из Германии, сколько исторический опыт, заложенный глубоко в генах и передающийся из поколения в поколение, заставил их собрать самое ценное из имущества, сохранившегося от родителей, дедушек и бабушек, и накопленного за всю жизнь, и уехать к дочери. Они не стали ждать, когда город займет немецкая армия и улицы захлестнут взбесившиеся толпы, выкрикивающие враждебные лозунги.

Когда они разгрузили мебель из фургона в Мезиржичи, Эльза распорядилась отнести ее на задний двор и накрыть брезентом. На неделе зашел Карел Карасек с рабочими и помог перетащить самое ценное на их чердак. Людмила хотела хотя бы немного отблагодарить Гелеровых за помощь. Под чердачное окно сложили части кровати, на которой когда-то родилась Эльза, а перед этим ее брат Рудольф, посередине поставили шкафы с дверцами из гнутой древесины, вдоль стен расставили венские стулья в надежде, что однажды придет день, когда они снова нагрузят фургон и перевезут Вайсов вместе с их имуществом обратно в Нови-Йичин.

А в квартиру над писчебумажным магазином с видом на площадь занесли любимое кресло Бруно и Гретину посуду для мясного и молочного. При виде громоздящихся вещей Эльзу Гелерову охватила паника. Скоро в доме вообще будет не повернуться.

— Но мутти[8], — запротестовала она, когда мать открыла очередную коробку. — Куда я это все дену? У меня и так достаточно посуды.

— Гитлер выгнал меня из моего дома и кухни, но ты хоть не