Странствия хирурга: Тайна затворника Камподиоса - Вольф Серно

– Толчок у вас куда ни шло, – оценивающе проговорил он. – Вы, видать, редко ходите мимо.

Когда ответа не последовало, начал тщательно простукивать стену возле своего места.

– Ничего, – пробормотал он некоторое время спустя. – Посмотрим-ка, как насчет двери. – И несколько раз крепко ударил по ней кулаком. – М-да... Крепкие дубовые доски на железной решетке, – подвел он итог. – Такую не выломаешь.

Наконец одноглазый обратился к тому месту в камере, где еще недавно лежали Феликс с Амандом и куда теперь перебрались евреи. Он внимательнейшим образом простучал и эту стену.

– Оп-ля! – воскликнул он вдруг. – Здесь один камень сидит непрочно! – Новичок высоко поднял камень Магистра, который вытащил из стены так ловко, будто только этим каждый день и занимался.

– Это мой камень с датами! – воскликнул Магистр.

– Как это – твой камень?

Маленький ученый объяснил историю с этим камнем. Потом он поднялся и подошел к новому узнику.

– Думаю, нам самое время познакомиться: этих вот людей зовут Хабакук, Давид и Соломон. Они, будучи евреями, собирались заняться на Иберийском полуострове торговлей – вот поэтому и попали сюда.

Братья кивнули новому узнику.

– Вон там, под окном, – продолжал Магистр, – лежит мой друг Витус. Он прежде обучался в монастырской школе. Почему его бросили в это подземелье, нам неизвестно. Мое имя Рамиро Гарсия, но меня чаще зовут просто Магистр. Я ученый-юрист и не в ладах с церковью, – он изобразил нечто вроде поклона. – Могу я спросить, кто ты и что тебя, так сказать, привело сюда?

– Я Мартинес, – ответил тот, – а за что я попал сюда, какая тебе, на хрен, разница!

– Зачем же так грубо, друг мой? – Магистр озадаченно заморгал.

– Я тебе не друг! – огрызнулся Мартинес. – Я ничей не друг. И уж меньше всего – судейского кляузника! Заруби это себе на носу, если собираешься впредь иметь дело со мной.

Он сунул камень с датой в его нишу.

– И монастырских выкормышей у меня в друзьях не водилось. А о евреях я и говорить не желаю. Они нас всех уделывают, где только могут.

– Мы – честные торговцы, – возмутился Хабакук. – Мы никогда никому предпочтения не отдавали, для нас все покупатели были равны – хоть кого спроси! Господь нам свидетель!

– Вы, евреи, Христа убили, вы все! – для Мартинеса этот вопрос был решен раз и навсегда. Люди, с которыми ему предстояло находиться в одной камере, его разочаровали: с такими побега не совершишь. Тряпки и продажные торговые душонки! Рассчитывать он мог только на себя. Если кто и может помочь, то, пожалуй, один только этот жирный боров. Он знал, что все надсмотрщики до одного – взяточники. Одно плохо: у него нет при себе ничего! Мартинес заскрипел зубами, вспомнив, как у него отняли кинжал и кошель с монетами.

– Твое поведение не только неуместно, но и в высшей степени несправедливо, – услышал он слова Магистра. – Как ты можешь обвинять евреев, живущих в одно время с нами, в том, что якобы сделали много веков назад их предки! Вот я приведу тебе пример для сравнения: представь себе, что лет пятьдесят назад твой дед убил кого-то, а сегодня представитель закона запретит тебе заниматься своим делом – предположим, продавать древесину? Чтобы ты на это сказал?

У Мартинеса не было никакого желания спорить с Магистром. Но во взгляде маленького ученого светилась такая убежденность, что не ответить ему он не мог.

– Черт побери, я сказал бы, что у одного с другим нет ничего общего, судейская ты змея!

На губах Магистра появилась улыбка:

– А как насчет евреев? Положим, их предки убили Христа, но разве по этой причине Хабакук, Давид и Соломон должны быть лишены права вести торговлю? И почему им запрещают заниматься другими уважаемыми видами труда? Ты должен признать, что тут уж тем более одно с другим не вяжется.

«Евреи – ростовщики и лихоимцы! Они наживаются на нашей нужде», – скажешь ты. Но они берут вещи в залог и дают в долг под большие проценты, потому что им не позволяют заниматься другим ремеслом! Их просто толкают на этот путь! Ты бы лучше злился на тех, кто такие законы принимает и проводит в жизнь.

– Если еврей берет у меня шпагу в залог, почему он дает мне за нее сущие гроши? – Мартинесу вспомнилась его замечательный толедский клинок. – Именно в этом весь расчет ростовщиков: давать за ценные вещи пустяки! Они надеются, что их вовремя не выкупят и тогда они останутся с большим барышом.

– У кого из евреев ты заложил свою саблю?

– У здешнего ростовщика. В Досвальдесе этом самом, будь он проклят!

– Паршивые овцы встречаются повсюду, – попытался урезонить его Магистр. – В каждой стране, среди людей любой национальности и любой профессии. Нельзя же всех стричь под одну гребенку!

– Плевал я на это! – не успокаивался Мартинес. – Если эти трое такие уж честные и справедливые, как ты говоришь, пусть они позаботятся о том, чтобы мне потом этот клинок вернули.

Он обратился к самим братьям:

– Все вы... желуди гладкие, одним миром мазаны!..

– Ну... Ну... Это уж слишком! – для маленького ученого это прозвучало как совершенно незаслуженное оскорбление вполне порядочных людей. Он даже задрожал от негодования. Его рот открывался и закрывался, но ни звука из него не доносилось. Увидев это, Мартинес, не смог удержаться: когда Магистр снова открыл рот, взял и плюнул в него.

Витус вскочил со звенящей на руках цепью:

– Ты сейчас же попросишь прощения у моего друга!

Мартинес вдруг почувствовал себя героем. На молодого человека он никакого внимания не обратил, зато с удовлетворением смотрел, как маленький Магистр хрипит и отплевывается.

– Черта лысого я извинюсь! – Не монастырскому школяру его пугать. Он тут же вскочил, объятый яростью, заставившей на какое-то время забыть о сильной боли. Он бросился на Витуса, однако маленький ученый преградил ему дорогу. Одним движением правой руки Мартинес отбросил коротышку в сторону. Вот сейчас он задаст этому школяру, тот его еще долго помнить будет! Но тут в его правую руку вцепился Хабакук, Соломон с Давидом тоже подскочили к нему и принялись молотить бывшего наемника кулаками по голове. Мартинес взвыл от боли и обиды. Он широко развел руки, попытался сбросить нападавших, но те повисли на нем, как клещи. Удары сыпались на бывшего наемника один за другим. Он отбивался, как мог, но почувствовал боль в левой, раненой, руке, которой почти не мог больше отбиваться. Да и правую руку он уже отмахал...

Общими усилиями сокамерники так насели на него, что выбили из равновесия – он покачнулся и упал. Остальные навалились на Мартинеса сверху. Под тяжестью их тел он почти не мог двигаться, но все еще не сдавался. Будучи солдатом, он привык сражаться до последнего. И еще один удар цепью, теперь уже по плечам и по голове. Его единственный зрячий глаз словно туманом затянуло. Мартинес почти ничего вокруг не различал.