Старая армия - Антон Деникин

«Предостережение» влекло за собой поражение права выдвижения в течение двух лет.}. В штаб бригады, после окончания аттестационной процедуры, являлось немало обиженных за советом и помощью. Я остановлюсь на трех-четырех примерах начальственного усмотрения — более характерных.

Полковник Лесного полка Леонтьев аттестован был отлично на выдвижение. Перевелся в другой полк бригады, принял батальон, и на другой же день пришлось ему представлять этот батальон на смотр начальнику бригады. Батальон обучен был прескверно, о чем и отдано было в приказе. Ген. Сандецкий, прочитав приказ и не разобрав в чем дело, отменил аттестацию и объявил Леонтьеву «предостережение о неполном служебном соответствии». Характерно, что трепетавший перед Сандецким начальник бригады не осмелился написать командующему о его ошибке. И только в приезд последнего в Саратов рискнул доложить… Сандецкий ответил:

— Теперь уже аттестации в Главном штабе; отменять неловко; приму во внимание в будущем году.

Леонтьев так и уехал в том же году в другой округ с «волчьим билетом»…

Полковник Бобруйского полка Пляшкевич, отличнейший боевой офицер, был аттестован «вне очереди» на полк. В перечне его моральных качеств командир полка, между прочим, пометил: «пьет мало». Каково же было наше удивление, когда через некоторое время пришло грозное предписание командующего, в котором объявлено было Пляшкевичу «предостережение» — «за то, что пьет», а начальнику бригады и командиру полка — выговор — за неправильное удостоение. Тщетно было объяснение полкового командира, что он хотел подчеркнуть именно большую воздержанность Пляшкевича… Ген. Сандецкий ответил, что его не проведут: уж если полковой командир упомянул о питии, то, значит, Пляшкевич «пьет здорово».

Так и пропали два года службы…

Так как «бумага» играла судьбою людей, в официальной переписке приходилось мучительно взвешивать каждое слово. Из полковых канцелярий постоянно приходили ко мне за советом. Но ничто не спасало от печальных неожиданностей.

Капитану Балашовского полка Хвощинскому в отличной аттестации написали, между прочим: «досуг посвящает самоусовершенствованию». Аттестация вернулась с резолюцией командующего: «объявить предостережение… за то, что свой досуг не посвящает роте». Не поверил своим глазам. Сходил в библиотеку, справился в академическом словаре: «Досуг — свободное от нужных дел время»…

Хвощинский «бежал» в Варшавский округ.

Командующий был непогрешим. Официальные доклады и объяснения не действовали. Я описывал в своих «Армейских заметках»{В военном журнале «Разведчик». Об этом — в следующем очерке.} в щедринском тоне особенно вопиющие случаи — помогало редко, но неизменно навлекало на автора скорпионы.

Был еще один способ, смягчавший иногда жестокое сердце командующего…

С одним штабс-капитаном Лесного полка случилось несчастье: он никогда не пил, но раз товарищ по полку напоил его и бросил одного на улице. В результате суд общества офицеров «товарища» наказал, а штабс-капитана простил, предоставив ему перевестись в другой гарнизон. Узнал об этом ген. Сандецкий. Немедленно последовало грозное предписание: исключить штабс-капитана со службы в дисциплинарном порядке, а командиру полка и начальнику бригады объявлялся выговор. Объяснения повели лишь к новому, весьма обидному предписанию, в котором командующий выражал крайнее удивление, что эти начальники не имеют понятия об офицерском достоинстве и чести мундира…

Семья из четырех человек выбрасывалась на улицу — куда примут офицера, выгнанного со службы. Пришла в штаб жена штабс-капитана — в слезах. Я посоветовал ей:

— Есть еще одно средство… Поезжайте в Казань. Командующий, видите ли, не выносит женских слез. Постарайтесь попасть на прием — только запишитесь под чужой фамилией, иначе не пустят. А на приеме загните ему хорошую истерику…

Через несколько дней дама вернулась сияющая.

— Все устроилось. Генерал Сандецкий разрешил не увольнять мужа. Напишите, пожалуйста, в полк.

— А бумажку привезли?

— Нет. Велел передать на словах. «Я им наговорил неприятных вещей, так теперь писать неловко…»

— Ну, нет! Без документа такие дела не делаются.

Слезы.

— Что же мне теперь делать?

— Напишите ему, что не верят.

Через некоторое время пришла бумага из округа с разрешением не увольнять штабс-капитана. Взыскания, наложенные на начальников, однако, не были отменены.

Насколько подавлены и развращены были чины округа произволом командующего, можно судить по следующему эпизоду. Я, будучи уже командиром полка в Киевском округе, чтобы выручить достойного штаб-офицера Балашовского полка Попова, устроил перевод его к себе. К моему изумлению, из Саратова пришла на него скверная аттестация и одновременно пояснительное письмо командира Балашовского полка: «Если бы Вы знали, с какой скорбью я должен был написать подобную аттестацию… Она написана была под давлением предписания начальства. Одно считаю долгом Вам сказать — это общее сожаление всех офицеров по поводу ухода П[опова] из полка». И это сделал человек, не заинтересованный уже в преуспеянии по службе, так как через два-три месяца уходил в отставку по предельному возрасту.

Так и жили — месяцы, годы…

* * *

При такой нездоровой морально обстановке боевое обучение все же двигалось вперед — скорее в силу общего подъема, охватившего военную среду, после маньчжурской неудачи, и инициативы снизу, чем руководства из штаба округа.

Округ пытался организовать «большие маневры» — сфера более доступная его прямому руководительству. Но это удавалось плохо, хотя бы в силу дислокации. На огромном пространстве от Казани до Астрахани и от Пензы до Уфы разбросано было пять резервных бригад{К 1911 г. резервные бригады были развернуты в дивизии, и в состав округа включено два корпуса.}. Когда, ценою весьма крупных расходов и пройдя сотни верст водными, железными и грунтовыми путями, «стороны» сходились, они представляли из себя далеко не внушительную силу: не более полутора полка военного состава. «Большой маневр» длился дня два. Раз — окончился столкновением, другой раз — командующий, усмотрев хаотичность в картине боя, остановил маневр, несколько часов разводил войска по уставному порядку и, не преуспев в этом, выругал всех и дал «отбой».

Маневр заканчивался торжественным молебствием и парадом. На молебне старший благочинный произносил слово.

— Кого мы видим, братие, среди нас, кого привечаем? Доблестного вождя нашего — Суворову подобного!..

Ген. Сандецкий стоял недвижно, глядел сурово, и по лицу его нельзя было прочесть — приятна ли ему лесть благочинного. Присутствовавшие же, видимо, чувствовали некоторую неловкость. А в моей памяти вставали невольно картины доброй, такой еще живучей старины: широкая Волга, казенный пароходец, развивающийся платочек и доносящееся с берега:

— Здра… жела… ва… ство-о-о…

Знал ли Петербург, что делается в Казанском округе? Конечно. Из судных дел, жалоб, докладов, печати…. Знал и Государь. Сухомлинов писал впоследствии: «Несмотря на всю доброту, у Государя в конце концов лопнуло терпение, и Его Величество приказал мне изложить письменно, что он недоволен тем режимом, который установил в своем округе ген. Сандецкий… Я написал… Его Величество в одном месте смягчил редакцию…» Потом, когда военный министр собрался ехать в Поволжье, Государь приказал: «Скажите командующему от моего имени, что я его ревностную службу ценю, но ненужную грубость по отношению к подчиненным не одобряю».