Ференц Лист - Мария Залесская

Это письмо — ярчайший пример того, что само восприятие Листом искусства было восприятием поборника синтеза искусств, идеолога программной музыки. Вопреки усталости и подавленности, вызванной миланской «войной», он вновь и вновь черпал силы в великом искусстве и природе Италии. Он продолжал работать над вторым томом своего цикла «Годы странствий», в частности завершил фантазию-сонату «После чтения Данте», а также закончил «24 больших этюда для фортепьяно» и «Бравурные этюды по каприсам Паганини. Этюды трансцендентного исполнения по Паганини» (Bravourstudien nach Paganinis Capricen. Etudes d’exécution transcendante d’après Paganini), ставшие отражением тогдашнего уровня его исполнительского мастерства.

В 1838 году Лист серьезно увлекся творчеством Франца Шуберта и написал транскрипции: «Хвала слезам» (Lob der Tränen), «Гондольер» (Der Gondelfahrer) и «Двенадцать песен» (Zwölf Lieder). Проникновенный цикл «Двенадцать песен» («Привет тебе», «Баркарола», «Ты мой покой», «Лесной царь», «Морская тишь», «Молодая монахиня», «Весенние упования», «Маргарита за прялкой», «Утренняя серенада», «Тревоги любви», «Скиталец» и Ave Maria) показывает Листа как тонкого и бережного интерпретатора шубертовской лирики. Он начал работу над еще одним шубертовским циклом, «Лебединая песня» (Schwanengesang), которую завершил в следующем году. Нельзя обойти молчанием и «Венгерские мелодии (по Шуберту)» (Mélodies hongroises (d’après Schubert), a также «Большой хроматический галоп» (Grand galop chromatique).

Тяжелый, но творчески продуктивный 1838 год подошел к концу…

В начале января 1839-го Ференц и Мари приехали в Рим и сняли апартаменты на улице делла Пурификационе (via della Purificazione), дом 80. Именно в Вечном городе Лист, по его собственному признанию, окончательно проникся «истинным духом Италии». Дорогие его сердцу идеалы программной музыки и синтеза искусств, составляющие основу его собственного творчества, в Риме нашли реальное воплощение: «Моему изумленному взору явилось искусство во всём своем великолепии; я увидел его открытым во всей его универсальности, во всём его единстве. С каждым днем во мне укреплялось и мыслью и чувством сознание скрытого родства между произведениями гениев. Рафаэль и Микеланджело помогли мне в понимании Моцарта и Бетховена, у Иоанна из Пизы, фра Беато, Франча я нашел объяснение Аллегри, Марчелло и Палестрине; Тициан и Россини предстали мне звездами одинакового лучепреломления. Колизей и Кампо Санто^[207] далеко не столь чужды „Героической симфонии“ и „Реквиему“, как полагают. Данте нашел свой отголосок в изобразительном искусстве… быть может, однажды он найдет его в музыке какого-нибудь Бетховена будущего»^[208].

В хождениях по древним развалинам и залам художественных музеев Рима у Листа появился прекрасный проводник — Доминик Энгр^[209]. Несмотря на более чем тридцатилетнюю разницу в возрасте, Лист быстро подружился с французским художником и скрипачом, собирался вместе с ним «просмотреть всего Моцарта и всего Бетховена». Энгр, в свое время обвинявшийся критикой в том, что он зовет искусство назад, к XV веку, к возрождению художественных идеалов Античности, оказался как никто другой близок творческой натуре Листа, стремящейся к музыке будущего!

«Этот большой художник, от чьего духовного взора античность не может скрыть более никакой тайны и кого сам Апеллес^[210] приветствовал бы как брата, — такой же превосходный музыкант, как и несравненный живописец. Моцарт, Бетховен, Гайдн говорят ему тем же языком, что и Фидий и Рафаэль. Он постигает прекрасное, где бы его ни нашел, и пылкий культ его, кажется, возвеличивает еще более того гения, к которому он обращен. Однажды — этого дня я никогда не забуду — мы вместе посетили залы Ватикана. Мы прохаживались по этим длинным галереям, где Этрурия, Греция, древний Рим и христианская Италия представлены бесчисленными памятниками… Он говорил на ходу, а мы внимали ему подобно алчущим ученикам. Его пламенные слова, казалось, наделяли эти шедевры новой жизнью, и его красноречие переносило нас в исчезнувшие века. <…> Свершилось подлинное чудо поэзии: это был современный гений, зовущий к воскресению гения античности! Когда мы затем вечером… вернулись домой, я увлек его к открытому роялю… Если бы ты его тогда слышал! С каким благоговением исполнял он Бетховена! Сколько уверенности и теплоты было в его ведении смычка! Какая чистота стиля! Какая правдивость чувства! Несмотря на почтение, которое он мне внушал, я не мог удержаться, чтобы не броситься ему на шею, и я почувствовал себя счастливым, когда он с отеческой нежностью прижал меня к своей груди»^[211].

Вдохновенный синтез музыки и живописи, о котором мечтал Лист, был олицетворен для него в личности Энгра.

Неудивительно, что именно в Риме Лист вновь почувствовал прилив вдохновения. Второй том «Годов странствий» пополнился глубокими и проникновенными синтетическими шедеврами: «Обручение (к картине Рафаэля)» (№ 1; Sposalizio); «Мыслитель (по статуе Микеланджело, с эпиграфом из Микеланджело)» (№ 2; Il Pensieroso); «Сонет Петрарки № 47» (№ 4; Sonetto del Petrarca № 47 Des-dur); «Сонет Петрарки № 104» (№ 5; Sonetto del Petrarca № 104 E-dur); «Сонет Петрарки № 123» (№ 6; Sonetto del Petrarca № 123 As-dur).

Вскоре эти же сонеты послужили Листу уже для сочинения вокального цикла «Три сонета Петрарки», первоначально созданного для высокого тенора (в 1865 году Лист написал новую редакцию для баритона или меццо-сопрано).

Кроме того, именно в Риме Лист задумал такие крупные и по-настоящему зрелые произведения, как «Фауст-симфония», «Данте-симфония» и «Пляска смерти».