Викторианский Лондон. Жизнь города - Лайза Пикард

Дорогая Виктория, подумайте о моем положении; я оставил родной дом, с которым у меня связано столько воспоминаний, всех своих близких друзей, и приехал в страну, где для меня все новое и чужое — люди, язык, обычаи, образ жизни, положение. Кроме вас, у меня нет ни одного человека, которому я мог бы доверять. Почему считается непозволительным, чтобы два-три человека, которые должны заниматься моими личными делами, были бы теми, к кому я питаю полное доверие?^[321]

Это ему не было позволено, более того, его личным секретарем назначили Джорджа Ансона, молодого человека из семейства лидера вигов, виконта Мелборна; существовала опасность — и это Альберт отчетливо понимал, — что он тоже принадлежит к партии вигов. По прошествии времени Альберт очень привязался к Ансону, но в 1849 году тот скоропостижно умер. Единственным близким существом, напоминавшим ему о любимом Розенау, была воспитанная им собака — красивая борзая по кличке Эон. Она носила серебряный ошейник, сделанный на заказ в Париже, на котором было выгравировано: «Принц Альберт Саксен-Кобург-Готский». В 1842 году Ландсир нарисовал Эона в этом ошейнике. Но собака умерла.^[322]

Несомненный успех Всемирной выставки — «реализация неоднократно осмеянного замысла принца Альберта» — несколько прибавил ему популярности в определенных кругах, но даже три года спустя его появление [в статичной хронике новостей, показанной в одном из театров] было встречено шиканьем и свистом. Бытовало мнение, что он не должен давать советов королеве в государственных делах; широкие слои населения оставались в неведении, скольким они обязаны этому человеку, на которого Виктория всегда могла положиться. «Будучи истинным германцем в своих действиях и мыслях, он вызывал раздражение у английского народа, даже у тех, кому следовало бы лучше знать действительное положение вещей».^[323] К счастью, он мог стрелять оленей в Шотландии и охотиться в Англии. В 1843 году в письме своему дядюшке Леопольду Виктория вынуждена была признать: «Альберт так смело и уверенно держится в седле, что это стало сенсацией, о которой раструбили газеты по всей стране; вряд ли бы ему расточали столько похвал, если бы он совершил героический поступок!»^[324] Возможно, его положение улучшилось бы, стань он масоном, как большинство мужчин при дворе. Тогда бы его более благожелательно приняли в аристократических кругах, однако он не выказывал ни малейшего к этому интереса.^[325]

Возможно, ситуацию улучшило бы, если бы он смог избавиться от немецкого акцента. Тогда бы это не раздражало людей, к которым он обращался. Придворные уже привыкли к легкому акценту Виктории — ее мать была немкой, равно как и гувернантка Лецхен, к которой она сохранила привязанность и после замужества. Он не владел ни литературным произношением, ни разговорным; но, вообще-то, не так уж много людей имело шанс пообщаться с принцем. Но когда это случалось, их ожидало разочарование. Речь Альберта в момент его триумфа — на открытии Всемирной выставки — была продолжительной и заканчивалась незабываемыми словами: