Грибоедов - Екатерина Цимбаева

Напрасно, Шутовской, ты отдыха не знаешь, За неудачами от неудач спешишь: Комедией друзей ты плакать заставляешь, Трагедией ты зрителей смешишь.

Вяземскому вторил Дашков, его кантату «Венчание Шутовского» арзамасцы распевали хором на каждом заседании:

«Я князь, поэт, директор, воин Везде велик. Венца лаврового достоин Мой тучный лик. Венчая, пойте всей толпой: Хвала тебе, о Шутовской, Тебе, герой, Тебе, герой! Писал я на друзей пасквили И на отца, Поэмы, тощи водевили, Им нет конца. И воды я пишу водой». Хвала тебе, о Шутовской, Тебе, герой, Тебе, герой!

и так далее.

Сам Жуковский в «войну на Парнасе» не вступал, хотя душой и стихами поддерживал «Арзамас». Шаховской тоже молчал, может быть, даже довольный наплывом зрителей в театр. Лучше бы и друзья его помалкивали. Среди них то ли не нашлось талантов, достойных отвечать Вяземскому, то ли они не хотели эти таланты проявлять.

Вяземский ехидничал:

Наш комик Шутовской хоть любит уязвить, Но осторожности своей не изменяет: Умеет он всегда сначала усыпить, Да после сонного уж смело и ругает.

(В самом деле, выпад о балладах вставлен был в начало пятого действия, когда внимание публики весьма притуплялось, а многие и вовсе покидали театр, торопясь переодеться к обеду или балу — явное доказательство, что Шаховской не придавал значения фигуре Фиалкина.)

И что же ответил неведомый приспешник Шаховского?

Наш комик Шутовской тебя не усыпляет, Но тот уж спит, кто вслух столь глупо рассуждает, Наш комик сонного ругать не согласится, А разве сонному во сне сие приснится. Наш комик никого стихами не язвит, Но правду лишь одну в них людям говорит.

Этакому эпиграммисту Вяземский ответил просто:

Моей рукой ты ранен был слегка, Дружок! тебе остаться бы при этом; Но вздумал ты почтить меня ответом, — Зарезала тебя твоя рука.

Через десять дней после «Урока кокеткам» юный Михаил Загоскин смастерил пьесу в поддержку «Липецких вод» — «Комедию против Комедии, или Урок волокитам». Шаховской предоставил ему сцену театра, актеры быстро разыграли полемический пустячок. Теперь нападки из лагеря противников посыпались и на Загоскина. Война принимала затяжной характер.

В пылу театральных битв премьера «Молодых супругов» прошла довольно незаметно. Рецензенты отметили естественность хода пьесы, похвалили ее благородный тон. Но Семенова погубила роль. Она была превосходна в героических образах трагедий; могла изобразить сдержанную, унылую жену из начала комедии, но от слов Сафира, убедившего Эльвиру переменить поведение:

«Вот удивите вы весь свет! Эльвира Так удивлю же»,

ей следовало топнуть ножкой и выпустить наружу тщательно скрывавшуюся в угоду семейному дому живость, остроумие, склонность к капризам и шуткам. Она была неспособна к такому преображению, а когда стала петь романс, самые горячие доброжелатели усмехались и пропускали его мимо ушей, во внимание к другим ее достоинствам. Грибоедов покинул театр разочарованный, сам не зная — актерами или автором. Он напрасно переживал. Судьба «Молодых супругов» оказалась счастливой. В следующем сезоне их играли шесть раз — случай неслыханный для одноактного перевода[6].

Пьесу с успехом поставили и в Москве, и впервые творчество Грибоедова стало известно его родным. Настасья Федоровна пренебрежительно пожала плечами, Алексей Федорович заметил, что маловато народу на сцене — кому ж это интересно? Одна Мария восхищалась всем, что писал ее брат, бывший с детства самым близким ей поэтом. Особенно оценила она монолог Ариста, в котором увидела отражение своих чувств. Она нередко жаловалась брату в письмах, что ее подруги, выходя замуж, забрасывают музыку, словно она для них была лишь средством показать себя женихам. Конечно, семейная жизнь прибавляет забот, но Марии казалось, что любовь к музыке, если она есть, не может исчезнуть вмиг и хоть немного времени ей можно бы уделять. Она с удовольствием прочла у Александра жалобы разочарованного мужа:

Притом и не видать в тебе талантов тех, Которыми сперва обворожала всех. Поверь, со стороны об этом думать можно. Что светских девушек образованье ложно, Невинный вымысел, уловка матерей, Чтобы избавиться от зрелых дочерей; Без мыслей матушка промолвит два, три слова, Что дочка будто ей дарит рисунок новый; С восторгом все кричат: возможно ль, как вы скромны! — А, чай, работали художники наемны. Потом красавица захочет слух прельщать, — За фортепьяны; тут не смеют и дышать… Потом влюбленного как в сети завлекли, В загоне живопись, а инструмент в пыли.

Грибоедов скоро выкинул огорчение из головы. В сражении у Липецких вод он до поры не участвовал, не зная, кого поддержать. С одной стороны, Шаховской стал его уважаемым другом, а его противники, уже не совсем юные, дурачащиеся не по возрасту, Александру не нравились, кроме насмешника и задиры князя Вяземского. С другой стороны, он ясно видел недостатки пьесы (да и всего творчества Шаховского) и не очень желал ее защищать. Но оставаться в стороне ему было неинтересно. В ноябре он придумал отличную шутку: попросил приятелей выделить ему нескольких вестовых в гренадерской форме, громадного роста и с зычным голосом, выдал им внушительные на вид пакеты и отправил к издателям петербургских журналов. Торжественное вручение пакетов под расписку вводило редакторов в трепет. Внутри они нашли уведомление «от Аполлона»:

На замечанье Феб дает, Что от каких-то вод Парнасский весь народ Шумит, кричит и дело забывает, И потому он объявляет, Что толки все о Липецких водах (В укору, в похвалу, и в прозе, и в стихах) Написаны и преданы тисненью Не по его внушенью!

Николай Иванович Греч забавно рассказывал в своем «Сыне Отечества», что едва уселся сочинять статью о пресловутой пьесе, как получил упомянутый пакет: «Что прикажете писать после этого? Пусть те, которых права на гражданство в области Феба основательнее моих, не уважают сего приказа. Я содержу только постоялый двор на Парнасе и хотя не смею запрещать заезжим судить и писать у меня как угодно, но сам боюсь остракизма». Но и те, кто вправе был более него рассчитывать на покровительство бога поэзии и всех искусств, словно убоялись его гнева. Пасквили на Шаховского понемногу продолжали сочинять — на том стоял «Арзамас», и каждый нововступающий член обязан был напасть на злосчастного князя, — однако о «Липецких водах» почти совсем замолчали. Выходка с гренадерами стала широко известной, но никто не знал, кому принадлежало послание от Аполлона, а друзья Грибоедова молчали по его просьбе.