Государи московские. Книги 6-9 - Дмитрий Михайлович Балашов

торжеству церкви божьей. Что он, Алексий, содеивает Сергия епископом, в знак чего просит его немедленно, тотчас принять золотой крест с парамандом и надеть на себя. Но Сергий с мягкою твердостью отводит властную руку Алексия:

– Аз недостоин сего! От юности своея не был я златоносцем! – говорит он.

Алексий волнуется, исчисляет достоинства Сергия, волю страны, хотение князя, смутные события в Константинополе, опасность от латинов, наскоки Киприана и князев гнев противу Филофеева ставленника… Живописует опасность со стороны Литвы, грозную, едва отодвинутую, но и доднесь нависающую над страной. Наконец начинает, совсем не сдержавшись уже, упрекать Сергия в гордыне, требует смирения и послушания.

Сергий улыбается молча, едва заметно, натягивая сухую кожу щек. Он не был смиренен никогда! Хотя и смиряет себя вседневно. Быть может, в этой борьбе и состоит главный искус монашеской жизни?

– Владыко! – возражает он Алексию. – Пойми! Сказано: «Царство мое не от мира сего!» Я инок. Ты баешь: князева воля! Но князь Митрий не престанет быти князем московским никогда, игумен же Сергий престанет в ином облике быти тем, что он есть ныне и чем должен быть по велению Божию!

– Ты высокого боярского рода! – говорит Алексий с упреком и вдруг краснеет, розовеет точнее, опуская чело. Ему стыдно сказанного. Игумен Сергий уже давно возвысился над любым мирским званием, доступным смертному… Но он вновь настаивает, говорит страстно и горько, умоляет, убеждает, грозит…

Не берусь передавать словами его речь в этот час решения судеб страны и церкви московской. Пошла ли бы иначе судьба нашей земли? Или прав был преподобный, отрекаясь вослед Христу от власти и славы мирской? Наверное, прав, как бывал прав во всяком решении своем.

– Владыко, – отвечает он Алексию. – Егда хощешь того, я уйду в иную пустынь, в иную страну, скроюсь от мира вовсе, но не понуждай мя к служению сему! Довольно и того, что принудил быти игуменом!

И Алексий вскипает. Ведь тогда, прежде, сумел, согласил он Сергия!

Неужели не возможет теперь?! Он просит, молит, настаивает:

– Сыне! На тебя, в руце твоя, могу и хочу передати судьбу Святой Руси! Святой! Внемлешь ли ты, Сергие?! Никто, кроме тебя, не подымет, не примет и не понесет сей груз на раменах своих! Я создал власть, да! Но духовную, высшую всякой власти земной основу Святой Руси, Руси Московской, кто довершит, кто увенчает, сохранит и спасет, ежели не будет тебя? Кто?

Скажи! Я стану на колени пред тобою, и вся земля, весь язык станет со мной! Пусть раз, раз в истории, в веках, в слепительном сне земном, в юдоли скорби и мук проблеснет и просветит зримое царство Божие на земле – святой муж на высшем престоле церковном! Сергий, умоляю тебя!

И старый митрополит в самом деле сползает с кресла, становясь на колени пред неподвластным его воле игуменом.

– Встань, Алексие! – тихо говорит Сергий. – Аз есмь! И большего не надобно мне! И тебе, и никому другому не надобно! Речено бо есть: царство Божие внутри нас! Прости мя, брат мой, но я не могу принять сей дар из рук твоих. Недостоин есмь! Чуждое это мне, и не в меру мою сей крест! Прости, владыко!

Они молчат. Алексий закрыл лицо руками и плачет. Сейчас Сергий уйдет и оставит его одного. Навсегда одного!

– Ужели так плохо на Руси? – прошает он в страшной тишине подступающего одиночества.

– И худшее грядет, – отвечает Сергий, помедлив. – Гордынею исполнена земля!

Алексий вновь, весь издрогнув, закрывает лицо руками. Сергий тихо подымается и уходит, почти не скрипнувши дверью. Последнее, что слышит Алексий, – это тихий звяк положенной на аналой золотой цепочки с дорогим крестом, так и не принятым святым Сергием…

А снег идет. И в сереющих сумерках краткого зимнего дня теряется, исчезает, пропадает вдали маленькая фигурка уходящего в серо-синюю мглу путника на широких охотничьих лыжах.

Глава 12

Неудавшийся «набег» Киприана на Новгород – засылка грамот с требованием принять его как митрополита всея Руси, – столь успешно отбитый Алексием, был досаден болгарину вдвойне. Он не только не получил того, чего хотел, но и Ольгерд, коему Киприан обещал бескровное подчинение Новгорода Великого (сперва митрополии, а там и политической власти литовского великого князя) был «оскорблен дозела», и гнев свой, обыденный, ставший привычным гнев на упрямого русича Алексия теперь перенес на этого «неумеху-ублюдка», «хитроумного грека», «одного из этих патриарших подлецов», «пустозвонного попа» – вот далеко не полный перечень эпитетов, коими награждал заглазно Ольгерд столь понравившегося ему поначалу Филофеева ставленника.

– Латинские попы обещают больше! – высказал как-то Ольгерд мимоходом, и нанятые слухачи тотчас заботливо передали Киприану эти слова «властелина Литвы и Руссии», как именовался Ольгерд в переписке константинопольской патриархии.

Дело, затеянное Филофеем Коккином, дело объединения православных государей могло состояться только в том случае, ежели Ольгерд решится официально обратить в православие свое огромное государство. Теперь оно зависало на волоске.

Издали, в Константинополе, обращение Литвы в православие казалось само собой разумеющимся и легко достижимым, понеже вся Киевская Русь, Подолия, Полоцкая, Туровская и Пинская земли, как и значительный кусок наследия галицко-волынских князей с густым православным населением, входили в державу Ольгерда. Да и среди самих литвинов было немало православных, как смердов, так и бояр, к тому же и большинство Ольгердовых сыновей получили святое крещение и числили себя православными, да и русская речь звучала в Литве повсюду (Ягайло, Ольгердов наследник, говорил на русском языке!), и вся деловая переписка велась на языке русичей…

Остановка была только за самим Ольгердом, когда-то уже