Белая ворона - Владимир Лазарис

— Молчать! — рявкнул следователь. — Отвечай на вопросы. Ты — английский шпион?

— Нет.

— Ты — французский шпион?

— Нет.

— Ты — русский шпион?

— Нет, нет, н-е-е-е-е-е-е-е-е-е-е-е-т!

— Молчать! Кто тебе приказал убить начальника контрразведки Акрам-бея?

— Что? При чем тут…

— Повторяю вопрос: кто тебе приказал убить Акрам-бея? Не ответишь — тебя подвесят за ноги на всю ночь. А потом сунут в камеру к трем турецким бандитам, которые сделают из тебя девочку. Кто тебе приказал убить начальника контрразведки?

— Я не понимаю… — Домет умоляюще прижал руки к груди. — Я в самом деле не понимаю…

— На прошлой неделе был в «Трех розах» у Камиллы?

— Что? — страшная догадка была слишком неправдоподобной. — У Камиллы? — он тянул время, чтобы избежать еще одного удара. — Да, был.

— Ты сказал ей, что убьешь Акрам-бея?

Домет побелел.

— Я же пошутил! Просто пошутил. Да вы спросите у Камиллы.

— Нам не нужно спрашивать. Она сама нам докладывает. Кто тебе приказал убить Акрам-бея?

— Никто. Я же говорю, это была шут…

Следователь вызвал двух дюжих верзил. Они перебрасывали друг другу Домета, как мячик, осыпая ударами. Все лицо у него было в крови, на одно ухо он ничего не слышал, а в другом стоял какой-то звон. Домет потерял сознание. Открыв глаза, он увидел следователя.

— Кто тебе приказал убить Акрам-бея?

Разбитые губы не могли пошевелиться.

Домета отволокли в камеру, но уже через полчаса снова потащили к следователю. Верзилы стояли наготове.

На второй день истязаний Домет хотел только одного — потерять сознание. Там, по ту сторону сознания, ему уже ничего не страшно.

— Будешь признаваться? — без всякого выражения спросил следователь.

— Мне… не… не в чем… признаваться, — еле-еле выговорил Домет.

— Ты назвал Акрам-бея евнухом. Ты знаешь, что для турка нет оскорбления страшней? Ты знаешь, что сам можешь стать евнухом?

— Я не называл. Я не хотел. Ради Бога, сделайте что-нибудь…

— Кое-что можно сделать.

Голова у Домета раскалывалась.

«Что он сказал? „Можно сделать“. И о шпионаже уже не говорит… Может, мое начальство вмешалось? У нас же работы по горло, а меня уже два дня нет».

— Умоляю вас, — пролепетал Домет. — Освободите меня. Я щедро отблагодарю.

В турецкой империи бакшиш открывал любые двери. В том числе и тюремные.

Домет еще не скоро оправился от потрясения. О Камилле он вспоминал с отвращением.

x x x

И все же ужасы войны, которыми запугивали Домета великие европейские писатели, казались преувеличенными, пока его бригаду не перевели в район Константинополя.

Там двое турецких солдат вывели из дома, откуда доносились женские вопли, армянина с разбитым лицом, и один солдат с размаху ударил его штыком прямо в живот. Армянин захрипел, скорчился и упал на землю. Тогда солдат всадил ему штык в горло и быстро отскочил, чтобы не запачкаться брызнувшей кровью. Оба солдата вернулись в дом и выволокли оттуда двух до смерти перепуганных мальчишек лет пяти-шести. Одного оглушили прикладом и перерезали горло ножом, а второго ударили головой о стену, а потом потехи ради отрезали у него уши и сунули ему в рот. Почистив штыки песком, солдаты попили воды из колодца, вернулись в дом и вскоре вытащили два женских трупа в разорванных платьях.

Домета, осевшего на землю, вырвало. Он хотел расстегнуть ворот мундира, но пальцы окостенели и только скользили по пуговицам. Рвота не прекращалась.

Хозяин соседней кофейни принес ему стакан воды и мокрую тряпку обтереть рот.

— За что они их? — шепотом спросил Домет.

— За то, что они армяне, — спокойно ответил хозяин и удивленно посмотрел на странного солдата, который до сих пор не знает, что армяне собирались перебить всех турок и захватить их государство.

Тем временем солдаты зашли в кофейню, сели пить кофе, после чего начали играть в нарды. К ним подошел хозяин и что-то сказал. Они повернулись в сторону Домета и захохотали.

— Эй! — крикнул один из них. — Кончил блевать? Может, ты эту армянку хочешь? Она еще тепленькая! — и солдаты весело заржали.

Домет не помнил, как ему удалось добраться до казармы. В следующие дни он видел избиение армян в разных кварталах города и каждый раз убегал прочь. За один месяц Домет похудел на десять килограммов. Стоило взять что-нибудь в рот, как его начинало рвать. В полковом госпитале Домета осмотрел врач, ничего не нашел и поставил диагноз «отравление».

Медсестра приносила и уносила тарелки с едой. Бедный господин Домет, такой красивый и такой худой! Говорят, он — поэт!

Больше года он провалялся в военных госпиталях, где врачи проводили разные обследования, созывали консилиум, посылали на комиссии, но поставить диагноз не смогли и даже заподозрили, что он — симулянт. Так продолжалось до тех пор, пока Домет не попал к немецкому психиатру.

— Как мы себя чувствуем? — спросил тот.

Домет вяло пожал плечами и ничего не ответил.

Тогда врач проверил у него зрачки, постучал молоточком под коленями и спросил:

— У вас что-нибудь болит?

— Живот болит.

— Все время?

— Только во время еды.

— У вас было какое-то нервное потрясение?

— Да.

— Ах, вот как. Ну, что ж, все ясно. Вам нужен полный покой, так что для армейской службы вы уже непригодны. А позвольте полюбопытствовать, откуда у вас такой великолепный немецкий?

— Это мой второй язык.

Психиатр написал заключение, на основании которого Домета списали из армии с белым билетом.

Мать была счастлива: ее Азиз, ее первенец! Форма болталась на нем, как на палке, но теперь он снова с ней, она-то его откормит.

Средний сын, Салим, еще до войны уехал в Египет, занялся там журналистикой и литературными переводами и подавал большие надежды. От него приходили письма, где вычеркнутых строк было больше, чем оставшихся. Бывший военный цензор, Азиз Домет объяснял матери, что, судя по оставшимся строчкам, брат имел в виду только одно: англичане скоро будут в Палестине.

Как только турки объявили мобилизацию старшеклассников в возрасте семнадцати лет, мать Домета заплатила бедуинам-контрабандистам сколько смогла, и они переправили в Египет и младшего сына Амина. Соседи ее не выдали, а когда к Дометам пришел турецкий полицейский с повесткой для Амина, Азиз надел военную форму, налил полицейскому большой стакан арака и опустил ему в карман несколько пиастров. Больше Амина не искали, и он отсиделся в Египте, после чего уехал в Бейрут поступать в консерваторию по классу фортепиано.

х х х

Война подходила к концу.

Английская армия захватила Беэр-Шеву, потом — Газу и приготовилась к решающей битве за Иерусалим.

Домет шел на поправку. Прибавил в весе, цвет лица стал совсем другим, он