Повесть о самурае - Дмитрий Иванович Богуцкий

Ознакомительный фрагментрасправил широченные рукава, сняв с плеч белые подвязки, их удерживавшие выше локтя, подальше от опасного соседства с осакскими чернилами. Мелко семеня ногами, он изящно проследовал до дверей за время, что я мог бы не спеша обойти этот зал дважды.

У входа, слегка лишь обозначив предельно незаметный поклон, он едва слышно спросил:

– Чем обязаны такому беспокойству?

– Прошу простить. –  Я поклонился ему как вышестоящему, каковым он и был. –  Униженно прошу снисхождения и совета у его учености, господина архивариуса, по этикету одного сложного и неотложного дела.

Секретарь вежливо ожидал, что я добавлю что-то еще. Не дождался, медленно повернулся на месте и засеменил к столу начальника с той же прытью, способной привести в дурное расположение духа человека и потерпеливее меня.

Там, нижайше склонившись над начальственным ухом, он, видимо, передал мою просьбу слово в слово. А может, приукрасил чем мой неизысканный стиль.

Господин архивариус недолго размышлял, взмахнул рукой, поднялся с места. Вслед за ним поднялся каждый в зале, кто еще сидел, и все склонились в почтительном поклоне ему вслед.

Когда господин архивариус скрылся за расписной ширмой в рост человека, отделяющей последнюю четверть зала в отдельный покой, неспешный секретарь с достоинством повернулся ко входу, изящно протянул руку и кончиками пальцев поманил меня к себе, как манят собаку.

По залу прокатился звук подавленных смешков, меж которых я и прошел, ежась от очевидного унижения. Что я мог поделать?

Я мог бы выхватить меч и учинить славную резню прямо здесь. Я одинок, мне нечего бояться, живым не возьмут, а уж пару таких улыбок я бы точно успел превратить в предсмертную гримасу.

Но я привычно отклонил волну подкатывавшей ярости и, размеренно дыша, словно в медитации, вошел в покои за ширмой, куда пригласил меня дерзкий писец.

– Время обеденное, –  услышал я за спиной слова писца, обращенные к залу. –  Господин желает отдохнуть. Все свободны, ожидаем вас к началу следующей стражи.

Архивариус восседал на возвышении, намереваясь отобедать. Три лаковых столика с переменами блюд стояли перед ним – почти немыслимый аскетизм для человека его положения.

Небрежно взмахнув веером, он указал мне на место ниже себя. Сев на колени, где указано, я обнаружил, что вижу дно стола с яствами.

Писец-секретарь остался ему прислуживать. Налил господину чая. Ох, какая сдержанность, а я думал, сразу с саке начнут…

– Исава, –  произнес архивариус. –  Старший помощник главного садовника, кажется?

– Вы помните меня, господин, –  поклонился я.

– Не помню, –  отмахнулся архивариус. – Вот он, –  архивариус указал на секретаря, –  помнит. А я знать не знаю, кто ты такой и зачем сюда явился.

Я не мог сообразить, зачем он так очевидно врет… Хотя бы потому, что он не всегда занимал это достойное место и были времена, именно я доставлял ему записки с приказами от моего господина…

– Я явился просить вас о помощи, обратиться к вашей учености с нижайшей просьбой.

И кланяться. Кланяться нужно побольше, пониже, чем это уместно, пусть видит во мне недалекую деревенщину, ему будет приятно.

– О чем ты там лепечешь, Исава? –  раздраженно наклонился ко мне господин архивариус. – Выражайся яснее.

– Речь идет о сэппуку…

– Так ты решил вспороть себе живот по всем правилам?! –  Господин архивариус восторженно хлопнул себя по колену. –  Какая внезапная страсть к прекрасному! Захотелось сдохнуть изящно, а? По-человечески, с этикетом? А?

Я привычно смирил свою неуместную ярость. А они оба засмеялись вместе так гармонично, что даже я сообразил: их связывает больше, чем просто совместные обязанности.

– Простите, господин, –  поклонился я. – Речь не обо мне.

– Именно о тебе, Исава. –  Архивариус внезапно перестал ржать и злобно прищурился. – Именно тебе это понадобится очень скоро, а не кому-то другому.

Его взгляд был настолько холоден, что я догадался: он все знает. Более того, он внутри этих событий так глубоко, и он знает так много, чего никогда не узнать мне…

Архивариус махнул рукой, и его секретарь подал ему столик с уже развернутой тонкой пожелтевшей тетрадкой.

– Итак. У нас тут классический труд «Этикет самоубийства» – редкость не только в наших местах, но даже в Киото. Труд одного выдающегося военачальника, великолепного и благородного воина, ты о нем, конечно, ничего не знаешь… Тебе будет интересно, Исава. Внимай!

И последующий остаток стражи он читал мне из свитка, перемежая абзацы печеной рыбой, вареным белоснежным рисом и маринованными сливами.

А этот выдающийся военачальник знал, о чем писал, и я, пожалуй, слушал вполне заинтересованно, хотя не узнал ничего нового. Основа всегда неизменна. А новомодные формы и обстоятельства – это все для дилетантов, читающих подобные вещи за едой.

– Ну вот, как-то так. –  Архивариус промыл горло чаем, закрывая тетрадку. –  Теперь ты знаешь, как прилично уйти из жизни. Надеюсь, мое руководство тебе пригодится.

Он даже не пытался изобразить, что это шутка.

– Благодарю вас за науку, господин. –  Я поклонился как мог низко. –  Отрадно быть уверенным в себе при последней обязанности в этом мире. Благодаря вам я стал лучше, чем был, и надеюсь, благородный господин, начертавший эти строки, безупречно воспользовался своим руководством.

– Он свалился с коня в грязь и утонул в луже, затоптанный вражеской конницей, –  скучно отозвался господин архивариус. –  Ты можешь быть свободен, а нас ждет много работы.

Секретарь проводил меня к выходу.

Я прошел молча, думая, что, возможно, не зря получил сегодня урок этикета. Что скоро он мне пригодится, когда придется отстаивать свою честь единственно возможным способом.

Я остановился около сваленной посреди зала кучи документов и произнес:

– Да, вижу, работы у вас тут на несколько дней.

– Сегодня закончим, –  неласково отозвался секретарь.

– Тут за сколько лет-то? За все последнее правление?

– Это только последний год, –  усмехнулся секретарь. –  Успехов вам во всех начинаниях.

– А где ж у вас все это помещается? –  как можно тупее, словно пьяный гость, не желающий уходить, спросил я.

А с секретаря словно маска спала, и он взглянул на меня с открытой усмешкой:

– Тут это первичное барахло вообще не хранят. Только наши чистовые списки. Все старые описи давно плесенью покрылись, и их как раз во рву дожигают по приказу начальства ради очищения воздуха для общего здоровья.

Не помню, попрощался ли я с ним, когда помчался прочь.

Кажется, нет.

* * *

Костер во рву уже догорал.

Голоногий слуга-пехотинец, сидя на корточках, сверкая потом на голых бедрах, шерудил в жаровне кочергой.

На моих глазах последняя пачка бумаг полетела в огонь.

Кажется, с подавленным воплем, а может, и крича во все горло, я скатился по зеленому от свежих трав крутому склону рва, пробежал между выскочившими мне