Повседневная жизнь французов при Наполеоне - Андрей Иванов

Сказать, что верный слуга императора очень уж преувеличивает, нельзя. В самом деле, развеселый дух Директории, — про которую один из героев Бальзака сказал: «В парижской лавочке разгром», — сменился атмосферой достаточно «камерной». Это касается и поведения людей на улицах, и театра — в угоду императору он стал в значительной степени трагедийным, — и прессы.

Коленкур говорит о патриотизме при Империи — и тут он прав! Сопоставим всеобщее внимание к военным успехам Наполеона с тем, что было перед его приходом к власти. Тогда патриотизм определенно «вышел из моды». «Наши злоключения не вызывают ни радости, ни тревоги; читая отчеты о наших сражениях, словно читаешь историю другого народа», — писал один комиссар, посланный в департамент.

Французы первых лет революции, французы времен Директории, Империи и Реставрации — разные типы характеров. Римский дух Наполеона сильно на них повлиял.

Стендаль уверен в этом: «Мы забудем благонамеренную глупость Директории, прославившейся благодаря таланту Карно и бессмертной итальянской кампании 1796–1797 годов.

Распущенность двора Барраса еще напоминала веселье старого режима; очарование г-жи Бонапарт показывало, что у нас не было тогда ни малейшего предрасположения к угрюмости и спеси англичан.

Глубокое уважение к способу управления первого консула, которое мы, несмотря на зависть Сен-Жерменского предместья, не могли победить в себе, и исключительно достойные люди, как Крете, Дарю^[236] и т. д., блиставшие тогда в парижском обществе, не позволяют нам взвалить на Империю ответственность за ту огромную перемену, которая совершилась во французском характере в течение первой половины XIX века».

Интересно сравнить резкие мнения, высказанные о французах и парижанах провинциалом Стендалем и корсиканцем Наполеоном, со взглядами иностранцев. «Парижанин, — говорил итальянец Томмазо Бентивольо, — исключительно благожелателен, любезен, кроток, предупредителен, доверчив в отношении иностранцев, он никогда не отвечает злом на зло и, даже жалуясь в суд на обиду, старается проявить умеренность. По сравнению с берлинцем, лондонцем и венцем это просто ангел. На него приятно смотреть, хотя вообще он не отличается красотой».

Как и во времена Директории, буржуа устраивают пикники на зеленых лужайках Рэнси, в замках и парках. В летние вечера все пространство от Итальянского бульвара до Елисейских Полей представляет собой аллею наслаждений. Здесь красивые кафе и террасы, нарядные толпы гуляющих. Играют оркестры, устраиваются балы и праздники под открытым небом, картонные апофеозы.

«Пришло мгновение счастья!» — заявил Наполеон французам после подписания Тильзитского мира. Войн больше не будет!

Многие поверили в это. Богатые люди наводняли рестораны, игорные дома и делали новые приобретения. Увы, это было лишь «мгновение» — скоро Наполеон по уши влезает в авантюру на Пиренейском полуострове.

Сотни тысяч человек воюют, но это ничуть не замедляет поток столичной жизни. Ее важнейший центр — Пале-Рояль. Это здесь Камилл Демулен, выбежав из Кафе-де-Фуа с пистолетами в руках, призвал граждан к оружию: «Друзья! Неужели мы умрем, как затравленные зайцы?.. Наш лозунг скорая смерть или освобождение навеки!..»

Неужели этого достаточно для того, чтобы увлечь людей на штурм грозной крепости? Вот как сам Демулен рассказал о своей исторической акции в письме отцу: «… люди видят мое возбуждение; меня окружают, меня заставляют подняться на стол. В течение одной минуты вокруг меня собралось шесть тысяч человек. “Граждане, — говорю я тогда, — вы знаете, что нация требовала оставить Неккера на своем посту и поставить ему памятник. Его прогнали! Можно ли оскорбить вас сильнее? После такого поступка они решатся на все, и, может быть, уже в эту ночь они замышляют или даже уже организуют Варфоломеевскую ночь для патриотов”. Я почти задыхался от того множества мыслей, которые теснились в моей голове. Я говорил совершенно беспорядочно. “К оружию, — кричал я, — к оружию! Наденем все кокарды зеленого цвета, цвета надежды!”»

И толпа бросилась громить оружейные лавки. А через пару дней пала Бастилия.

Дворец Пале-Рояль был построен в 1629–1636 годах. Людовик XIV подарил его своему брату Филиппу Орлеанскому. Дворец переходил по наследству, а в 1781 году герцог Орлеанский — будущий Филипп Эгалите — приказал построить однотипные, обрамляющие сад корпуса с галереями и аркадами. Они сдавались в аренду под лавки, кафе и рестораны.

Сад и парк Пале-Рояля — прекрасное место для прогулок. А шахматисты, играющие в кафе «Режанс»^[237], порой делают паузы и отдыхают, глядя на сочную зелень.

Однажды парижане узнали, что герцог Орлеанский хочет уничтожить прекрасные цветники и вырубить чудные каштановые аллеи, где «хорошо гулять с какой-нибудь оперной нимфой». Так и случилось: «Беспощадный топор обрушился на деревья, бедные нимфы с плачем разбежались. Не плачьте, бедные нимфы, принц посадит новый сад, правда поменьше прежнего, но зато в нем будет фонтан, будет стреляющая ровно в полдень пушка, а вокруг него встанут пышные здания, и в них можно будет найти как предметы повседневного спроса пользы, так и те, что едва ли в состоянии представить бедное человеческое воображение. Итак, Пале-Рояль стал и теперь останется навсегда тем местом нашей планеты, где устраиваются шабаши ведьм и где обитает сам Сатана»^[238].

И при старом режиме, и в годы революции, и при Империи галереи Пале-Рояля были местом всевозможных увеселений и любовных свиданий. Здесь модные магазины, игорные дома и притоны всех уровней. Аристократ находил здесь дорогую куртизанку, а студент — уличную проститутку.

18-летний Наполеон прогуливался по аллеям Пале-Рояля холодным осенним вечером, и вдруг его взгляд упал «на особу женского пола. Поздний час, ее костюм, молодость не позволили усомниться в том, что это была проститутка».

Начинается разговор, больше похожий на допрос со стороны юного офицера.

«— Но что мы будем у меня делать? — Пойдем, погреемся, а вы получите удовольствие.

Я не собирался стать святошей и нарочно завлекал ее, чтобы она, — когда я приступлю к ней с расспросами, которые я заранее уже обдумал, — не убежала бы от меня, якобы из целомудрия, отсутствие которого у нее я хотел ей доказать…»

Бальзаковский полковник Шабер сторговал свою будущую жену в Пале-Рояле. Она будет безжалостна к нему именно потому, что он, чудом выживший и потерявший имя после страшного ранения, напомнит ей обстоятельства их знакомства. Шабер начал говорить о том, как она тогда была одета.

«— Вы были в…

— Увольте, сударь, — сказала графиня, обращаясь к поверенному. — Разрешите мне удалиться. Я пришла сюда вовсе не затем, чтобы выслушивать всякие ужасы».