Государи и кочевники. Перелом - Валентин Фёдорович Рыбин

увлекшись, дошел почти до Персидского залива. В отместку персидский шах-заде напал на крепостцу Тыкмы и увез с собой его жену: она была беременна, на шестом месяце. Шах-заде посадил ее на цепь, приковав конец цепи к потолку, и запросил немыслимых размеров выкуп. Тыкма с тридцатью джигитами отправился в Мешхед на базар, собрал беспрепятственно дань со всех купцов и торговцев и выкупил жену из плена. Она родила Тыкме сына Акберды, такого же, как отец, храброго джигита. Но вот погиб Акберды. И жена вот сидит, сгорбившись, с младшим сыном. И ни кола ни двора у Тыкмы, одна бедность".

— Да, Караш, — продолжал Тыкма, в то время как гость вспоминал о его подвигах, — для тебя богатство — золото, ковры, деньги. Для меня — конь, пески и семья. Нет, не Скобелев заставил тебя приехать ко мне. Тебя заставил ехать сюда страх перед потерей твоего богатства. Ты не привел Скобелеву верблюдов — потерял уважение ак-паши. Верно говорю? Верно, Караш, верно. Не отворачивайся от правды. Теперь ты потеряешь свои погоны, потому что я никогда не соглашусь служить Скобелеву и его государю.

Караш бледнел, слушая сердара, и всеми силами стремился уговорить его перейти в стан русских.

— Сердар, ты прав. Я дорожу своим богатством и хочу быть еще богаче. Мне не нужны большие почести, мне нужна нефть. Если я выполню поручение ак-паши, помирю тебя с ним, он отдаст мне все нефтяные колодцы на Челекене. Сейчас ими распоряжаются русские промышленники — Нобель, Плашковский, но потом они будут мои. И твои, Тыкма, если будешь благоразумным. Я отдам тебе третью часть нефти.

— Дурак ты! — возмутился Тыкма-сердар. — Убирайся, я не хочу говорить с тобой. Ты царский холуй, вот ты кто, Караш!

Тыкма встал и уставился сердитым взглядом на гостя сверху. Караш понял — все потеряно, Тыкма — неумолим. Отчаянье его было столь велико, что он хлопнул себя ладонью по лбу и возмущенно воскликнул:

— О аллах, вразуми этого несчастного! Неужели он не видит выгод, какие сулит ему жизнь? Скобелев обещает ему весь Ахал, весь текинский народ, а он не хочет!

— Прощай, Караш, и забудь дорогу ко мне. Приедешь еще раз — убью, — сухо предупредил Тыкма-сердар и вывел гостя из кибитки.

Караш сел на коня и поехал к казакам, которые поджидали его на почтительном расстоянии. Он удалялся и все время оглядывался, не пустил бы Тыкма вслед пулю. А Тыкма-сердар стоял и посмеивался над ним. "Поистине мельчают туркмены… Чем выше почести, тем ниже совесть".

Выждав, пока отряд Караша скроется с глаз, сердар распорядился снять кибитки и ехать к Мерву.

К вечеру его джигиты и небольшой караван навьюченных верблюдов двигались по краю пустыни. Тыкма боялся идти по оазису, ибо он был заполнен царскими солдатами и курдами кучанского ильхани.

Время от времени Тыкма посылал то в Асхабад, то в Гяурс и Каахка лазутчиков, чтобы выведали, где Скобелев. Люди возвращались и сообщали одни и те же вести: ак-паша ведет солдат к Мерву.

Скобелев действительно был у границ Мерва. Он двинулся через горы в Люфтабад, но получил приказ из Тифлиса! — немедленно остановить движение, и расположился лагерем на реке Теджен.

Сердар был настроен, как прежде, воинственно. У него насчитывалось всего четыреста джигитов, но непоколебимая вера в себя и слава опытного и бесстрашного предводителя говорили ему: "Тыкма, только ты можешь защитить Мерв от Скобелева. Помоги мургабцам, и они вознесут твое имя до небес!"

Сердар послал людей с письмом к Каджару. В послании упрекал его, что тот не выполнил обещаний: в то время как джигиты Тыкмы рвутся в бой, чтобы сразиться с царским отрядом, Каджар и другие ханы трусливо заперлись в стенах Мерва. "Наберись отваги, Каджар, — требовал Тыкма. — Дай мне в помощь две тысячи воинов, и я прогоню ак-пашу. Скажи также Стюарту и его другу О’Доновану, что Тыкма хотел бы о многом поговорить с ними. Лучше Тыкмы-сердара им человека не найти".

Лазутчики отправились в Мерв, и Тыкма прождал их чуть ли не месяц. Все так же он стоял в степи, не входя в оазис. Время от времени его джигиты отправлялись на охоту, привозя дичь. А когда кончился хлеб, напали на обоз Скобелева и разграбили его: привезли мешки с сухарями и галетами. Вернувшись с провиантом, привезли весть: "В Петербурге свои же русские убили царя. На его место сел другой. Скобелев теперь здесь не останется, потому что бедняки в России жгут деревни, а сам Скобелев — помещик". Тыкма обрадовался столь важным сведениям и стал ждать, когда уведет отряд Скобелев. Но проходили дни и недели, а Скобелев лишь отошел к Асхабаду и там остановился, по всем признакам — надолго.

Наконец вернулись из Мерва лазутчики, привезли бумагу от Каджара. Сердар не умел читать и послал слугу, чтобы привел грамотного муллу. Ученый человек тут же нашелся. Пришел, развернул свиток и прочитал:

— "Тыкма, ты просишь две тысячи всадников и службу у англичан. Поистине твой аппетит неумерен, а речи оскорбительны. Будет обидно мервцам поручить тебе охрану нашей земли. Ты убежал от русских и после этого просишь почета у нас, считая себя храбрецом. Если ты храбрый, то, значит, на свете нет трусов. Но ты — трус, и запомни это. Храбрецы все погибли в Геок-Тепе…"

— Хватит скулить, мулла! — сердар вырвал у него из рук бумагу.

Скомкав письмо, он бросил его в горящий очаг. Успокоившись немного, сказал:

— Бумага английская.

XXIX

Кони шли ровно, копытя мокрую землю. С десяток джигитов сопровождали Студитского и Оразмамеда. За день отмеряли по сорок верст. Ночевали в аулах, куда только-только возвратились из крепости дехкане и устраивали жилье. По пути видели, как туркменская беднота перекапывала заброшенные мелеки и вспахивала поля близ аулов. Придет тепло, заколосится пшеница, поспеют арбузы и дыни, но пока что все вокруг выглядело серым и невзрачным.

О смерти царя Студитский узнал в Асхабаде, когда устраивался на ночлег в крепости, на Горке. Так скобелевские солдаты назвали большой холм, возвышающийся над кибитками и глиняными домами туркмен. В короткой депеше говорилось о восшествии на престол наследника, Александра III, и необходимости в войсках повысить бдительность. На Студитском это известие не отразилось никак. Капитан подумал лишь: "Будут ли какие-нибудь перемены? А если будут, то не отразятся ли они на царской политике в Туркмении?" Не хотелось ему, чтобы вновь ожившая мирная ориентация была бы попрана распоряжениями нового государя. Думая об этом, он невольно думал о генерале Обручеве и военном министре Милютине — учредителях мирной