Том 1 - Григорий Анисимович Федосеев

Павел Назарович, навалившись на Черню, зажал ему пасть и подавал мне знак стрелять. Но я медлил, хотя штуцер готов был к выстрелу. Мне не хотелось прервать своих наблюдений. Вдруг медведь повернулся к нам, и несколько секунд мы смотрели друг на друга, Выстрел нарушил напряженную минуту. Зверь споткнулся и не то побежал, не то покатился вниз по гребню. Отпущенная собака рванулась следом за ним, и скоро из распадка долетел ее злобный лай.

Мы подошли к камням, и Павел Назарович заглянул в щель.

— Э… да тут зверь! — крикнул он, запуская глубоко руку.

Старик достал бурундука. Его крошечные глаза были переполнены страхом, а маленькое сердце билось часто-часто. Бедный зверек! Вместо хвоста у него торчал голый стержень. Видимо, медведю все же удалось поймать бурундука за хвост, но вытащить его из щели он не мог.

— Какая же ему теперь жизнь, без хвоста?! — говорил сочувственно Павел Назарович. — Придется и стержень отрезать.

Так и сделали. Бурундук, получив свободу, не убежал, как мы ожидали, а начал вертеться на месте, прыгать, вообще вел себя странно.

— Видно, с ума сошел зверек, — удивился я.

— Нет, — ответил Павел Назарович, — без хвоста он — словно лодка без руля.

Но бурундук возьми да и спрыгни с камня, только теперь у него не получилось прыжка — он проделал в воздухе сальто и упал на землю. Затем вскочил и странными, неуверенными скачками скрылся в лесу.

Мы спустились в лог. Медведь лежал недвижимо, растянувшись на краю россыпи, а Черня, радуясь победе, сидел на нем верхом.

Павел Назарович, достав нож, стал ощупывать зверя.

— Хорошо мяско! Жирное!

Это был крупный самец, одетый в пышную шкуру. Решили его не обдирать, а только выпотрошить и целиком, со шкурой, подвесить на кедр. Погода стояла холодная, и мы не беспокоились, что мясо испортится за два-три дня, пока мы сходим на Окуневый.

После того как с медведем было покончено, мы накинули котомки и ушли к скалам, разбросанным по склону отрога. А ветер усиливался, и скоро пошел снег.

Мы нашли себе довольно надежный приют под развесистой и густой кроной кедра, который рос у скалы, в недоступном для ветра месте. Вокруг все бушевало, а под скалой было уютно и тепло.

После ужина Павел Назарович долго пил чай, так у костра и уснул. Я сидел за дневником. Против меня спал Черня. Судя по его поведению, он еще не освободился от пережитых впечатлений. Время от времени я отрывался от работы, чтобы наблюдать за ним. Несомненно, собаки, как и люди, видят сны. Не пробуждаясь, Черня то начинал двигать лапами, словно кого-то догонял, то громко тянул носом. Он весь дергался, а затем вдруг добродушно вилял хвостом. Иногда, как будто в схватке, он тихо, но так азартно лаял, что даже просыпался и с минуту удивленно озирался по сторонам.

В полночь буран резко ослабел, и, засыпая, я увидел сквозь густую крону кедра одинокую звезду, появившуюся за разорванными облаками.

Утром отроги противоположной стороны были залиты весенним солнцем. День обещал быть ясным, все в тайге пробудилось: где-то в чаще, поблизости от нас, услаждая песней подругу, высвистывал дрозд, торопливо пролетали мимо стайки мелких птиц, ползли куда-то сотни букашек.

— Хороша почевка, — говорил Павел Назарович, приставляя к стволу кедра концы недогоревших дров. — На земле они сгниют без толку, а так могут пригодиться не мне, так другому охотнику, — и, немного помолчав, добавил: — Сюда за соболем можно когда-нибудь прийти!

Мы накинули на плечи рюкзаки и стали пробираться между скалами на верх отрога. Удивительная приспособленность и жизнестойкость саянского кедра! Он растет не только в низине, по крутым отрогам, но и в скалах, там, где даже трудно подыскать место, чтобы стать ногой. Иногда основанием ему служит совсем незначительный выступ; примостившись на нем, кедр разбрасывает всюду по щелям свои корни, куда не проникает солнце и где дольше задерживается влага. Цепляясь за эти корни руками, мы поднимались все выше и выше, пока не достигли верхней границы леса. Это уже было близко от вершины хребта. Скалы стали попадаться реже, скоро позади осталась и крутизна.

Еще полчаса подъема — и мы достигли вершины. Перед нами развернулась величественная панорама гор. Взгляд поражали непрерывные нагромождения горных хребтов, их причудливые контуры и дикие изломы. Мы снова пережили чувство волнения и удовлетворения, которое неизменно испытывают путешественники, наконец увидевшие перед собою то, о чем много лет мечтали. Не в силах оторвать взгляда, мы с Павлом Назаровичем долго стояли молча, захваченные грандиозностью Саяна, очарованные его красотой.

Я достал дневник и начал заносить в него свои впечатления. Все, кому приходится путешествовать и вести дневник, знают, что только свежие записи отражают действительную картину, и никогда нельзя их откладывать. Только в этом случае дневник будет представлять большую ценность и интерес.

Со мною рядом на камне сидел Павел Назарович. Низко склонив голову, он смотрел на безграничное море сверкающих утесов, куда шел путь экспедиции. Взгляд его был задумчив, он что-то вспоминал, а скорее всего поддался тому особенному чувству, которое испытывает человек, оказавшись среди могучей природы. Так он и просидел, забыв о своей трубке, пока я не закончил записи и зарисовки.

К северу от нас тянулось Манское белогорье с его тупыми вершинами.

Впереди, где терялась в залесенной дали серебристая лента Кизыра, был виден большой зубчатый голец. Там, у его подножья, впадает в Кизыр никогда не смолкающий поток горной реки Кинзилюк. Правее, заслоняя горизонт, был виден другой, более мощный голец. Он весь был залит солнцем, отчего казался еще более высоким, еще более величественным. На его гранитном «постаменте», который почти упирается в Кизыр, лежали полосы скалистых обрывов, опоясывающих его со всех сторон и снизу доверху. Этот пик, приподнявшись над окружающими его гольцами, словно часовой, стоит над входом в самую интересную часть Восточного Саяна, где, по словам тафаларов, хранятся неисчислимые богатства.

Группа гольцов, растянувшаяся непрерывной цепью перед нами, являлась как бы границей, за которой мы уже не различали отдельных горных массивов. Ближе этих гольцов горы несколько принижены, а контуры их мягче и снежные поля более цельны.

С той вершины, где мы стояли, мы впервые увидели долину реки Кизыр, ограниченную с севера хребтом Крыжина, а с юга — Эргак-Торгакской грядой. По глубоким щелям этих гор берут свое начало бесчисленные притоки Кизыра.

Чтобы достигнуть реки,