Декабристы. Мятеж реформаторов - Яков Аркадьевич Гордин

В Петербурге престолом империи распорядился по своему усмотрению генерал-губернатор, а в Варшаве пытались распорядиться несколько генералов. Законность и желания самих великих князей никого не интересовали.

Милорадович, лихой кавалерист, герой Наполеоновских войн, прожигатель жизни, на губернаторском столе которого лежало скульптурное изображение ножки танцовщицы Зубовой, шеф петербургской полиции и либерал, рыцарственно простивший в 1820 году Пушкина от имени царя, неплохой человек, но дурной политик, был уверен, что тысячи гвардейских штыков у него в кармане. Через две с половиной недели выяснилось, что карман этот совершенно пуст.

Но Милорадович вел себя вполне последовательно – он, кого только мог, запугивал настроением гвардии.

Принц Евгений Вюртембергский вспоминал, как 8 или 9 декабря встретил во дворце генерал-губернатора:

«Он шепнул мне таинственно:

– Боюсь за успех дела: гвардия очень привержена к Константину.

– О каком успехе говорите вы? – возразил я удивленно. – Я ожидаю естественного перехода престолонаследия к великому князю Николаю, коль скоро Константин будет настаивать на своем отречении. Гвардия тут ни при чем.

– Совершенно верно, – отвечал граф, – ей бы не следовало тут вмешиваться, но она испокон веку привыкла к тому и сроднилась с такими понятиями.

Эти достопримечательные слова произнес сам военный губернатор Петербурга, а потому они имели особое значение в моих глазах. Я упрашивал его сообщить, что им замечено, но он отвечал, что не имеет на то положительного приказания».

Милорадовичу в эти дни никто и не пытался приказывать. Просто не мог же он раскрыть свои карты лояльному к Николаю принцу Евгению.

Милорадович был знаком с Якубовичем и встречался с ним в дни междуцарствия. Об их знакомстве рассказал тот же Зотов. Дело было на свадьбе актера Воротникова, где Милорадович был посаженым отцом. «В числе гостей был офицер, приехавший с Кавказа, Якубович, о храбрости которого мне тогда говорили… Я впервые увидел его на этом празднике и, познакомясь тут, хотел расспросить его об этнологии и жизни Кавказа. К сожалению моему, Милорадович подозвал его к себе и почти весь вечер проговорил с ним: до того рассказы Якубовича были занимательны и красноречивы. Меня посадили играть в карты, и я уже больше не видел Якубовича. Мог ли я вообразить себе, что через несколько недель это будет один из главных корифеев 14 декабря? Сам граф, конечно, тоже мало предчувствовал, что разговаривает с одним из шайки будущих его убийц. Уже после того горестного события вспоминал я многие фразы, вырвавшиеся у Якубовича; и тогда уже они были понятны, а тут никто и не думал придавать им какой-либо смысл, видеть в них что-нибудь, кроме молодечества полудикого жителя гор, привыкшего к резким фразам».

Если встреча эта происходила во время междуцарствия, то можно с достаточной уверенностью сказать, что непонятные Зотову резкие фразы Якубовича были вполне понятны графу Милорадовичу, для которого Якубович стал своим человеком и которому он, генерал-губернатор, пожимая руку, дал понять, что они союзники в борьбе против великого князя Николая.

Император Николай после 14 декабря явно кое-что узнал о дружбе заговорщика с генерал-губернатором. В своих записках он сказал с раздражением: «Изверг во всем смысле слова, Якубовский (!) в то же время умел хитростью своею и некоторою наружностью смельчака втереться в дом графа Милорадовича и, уловив доброе сердце графа, снискать даже некоторую его к себе доверенность».

Парадоксальность ситуации была такова, что позиции Милорадовича и Якубовича, соратника Рылеева, друга Александра Бестужева, оказались ближе, чем позиции Милорадовича и Бенкендорфа, друга Николая.

Эта близость позиций привела в решающие дни к удивительным результатам…

Если Якубович внезапно и неожиданно сблизился с Милорадовичем, то командующего гвардейской пехотой генерала Бистрома и одного из директоров Северного тайного общества поручика князя Евгения Оболенского связывала длительная приязнь. Отношения их были известны, и Николай впоследствии даже писал о влиянии Оболенского на своего генерала.

И в самом деле, могло кого угодно навести на размышления то обстоятельство, что оба адъютанта генерала, жившие с ним вместе на квартире, – Оболенский и Ростовцев – были членами тайного общества.

Карл Иванович Бистром, знаменитый боевой генерал, был, по выражению декабриста Розена, «идол гвардейских солдат». Розен пишет в воспоминаниях, как, сидя в Петропавловской крепости, слушал рассказы своего сторожа, бывшего гвардейского егеря, о Бистроме: «Он с такою непритворною любовью отзывался о бывшем полковом командире своем, К. И. Бистроме, или Быстрове, как называли его солдаты, что растрогал меня совершенно, когда уверял, что каждый день, поминая родителей своих в молитве, он также молится за Бистрома. Зато и генерал этот, герой, любил своих солдат, как отец своих детей… Он всегда делил с солдатами и жизнь, и копейку».

Во время объявления приговора Розен «заметил тотчас Бистрома в слезах: за несколько минут до того он видел осужденного любимого адъютанта своего Е. П. Оболенского…».

Бистром, второе по реальному значению лицо в гвардейской иерархии, сказал, как мы помним, Оболенскому, когда пошли слухи о переприсяге, что он никому, кроме Константина, не присягнет.

Независимое от решений императорской фамилии поведение генералитета было вторым чрезвычайно важным компонентом атмосферы, в которой готовилось восстание. Вожди тайного общества знали о настроениях генералитета. И это их ободряло.

Но они знали далеко не всё. Генеральская оппозиция была достаточно широка, и, к сожалению, истинные ее размеры нам неизвестны, но о ее существовании и активности свидетельствует не только поведение Милорадовича, Воинова и Бистрома.

8 декабря, когда Милорадович угрожал августейшему семейству вмешательством гвардии, а вожди тайного общества энергично собирали силы, дежурный генерал Главного штаба его величества Потапов писал известному генералу Куруте: «Почтеннейший благодетель Дмитрий Дмитриевич. Неужели государь оставит нас? Он, верно, не изволит знать, что Россия боготворит его и ожидает, как ангела-хранителя своего! Почтеннейший Дмитрий Дмитриевич, доложите государю, молите его за всех нас! Спасите Россию! Он – отец России, он не может отказаться от нее, и если мы, осиротевшие, будем несчастны, он Богу отвечать будет».

Смысл этого трогательного послания, собственно, один – спасите Россию от Николая. Ибо само по себе отречение Константина не было катастрофой – трон не оставался пуст. Но Потапову страсть как не хотелось Николая, а с Константином их связывали давние отношения. Боевой генерал, обладатель золотого оружия за храбрость, Алексей Николаевич Потапов был в 1809 году, еще подполковником, назначен адъютантом к цесаревичу. С тех пор они много лет служили рядом. Потапов состоял при Константине и в 1812 году. А в 1813 году, произведенный в генерал-майоры за