Повседневная жизнь дворянства пушкинской поры. Этикет - Елена Лаврентьева

«Городничий. Да, признаюсь, господа, я, черт возьми, очень хочу быть генералом.

Лука Лукич. И дай Бог получить!

Растаковский. От человека невозможно, а от Бога все возможно.

Аммос Федорович. Большому кораблю — большое плаванье.

Артемий Филиппович. По заслугам и честь».

В светской беседе было не принято также называть некоторые вещи своими именами. Бытовой язык света был насыщен эвфемизмами, выражениями, которые заменяли другие, неудобные для данной обстановки. Например, сказать о девушке, что «она дурнушка» считалось большим невежеством. Обыкновенно говорили: elle a changé de grimme^[43] или «у нее доброе сердце». Маремьяна Бабровна Набатова в комедии Ф. В. Ростопчина «Вести, или Убитый живой» замечает со знанием дела: «И уж это дурной знак, когда станут говорить, что девушка-невеста имеет доброе сердце, добрую душу. Я наперед знаю, что это значит: либо дурочка, либо скверная лицом». Примечательна реплика Печорина в романе М. Ю. Лермонтова «Княгиня Литовская»: «Когда хвалят глаза, то это значит, что остальное никуда не годится».

«Собой она была так себе, или довольно симпатичная, как любят определять все дамы и девицы красоту своих подруг и знакомых, не желая сказать правду».

«Определительность, резкость, полная искренность, нагая истина возможна только в детях… Дипломатический тон есть элемент светской беседы…».

Новый литературный язык, который формировался в дворянской среде, в первую очередь ориентировался на устную речь светской гостиной. А разговорный язык светского общества ориентировался на речь дам, которые, по словам Н. В. Гоголя, отличались «необыкновенною осторожностью и приличием в словах и выражениях». Это подтверждает и свидетельство актрисы П. И. Орловой-Савиной: «Муж и другие любили слушать, когда я читаю. Но при первом появлении "Мертвых душ" вышла неудача. В этот вечер у нас были и еще кто-то из хороших знакомых. Меня попросили читать вслух, я с жадностию начала… но в наше время стыдно было сказать при людях, что Петрушка потел… да плевал и мн. др., так что я при каждом вульгарном слове краснела… конфузилась и кончила тем, что перестала читать. Разумеется, на другой день, читая вслух мужу, разом проглотила всю книгу».

«Высшее общество, более чем когда, в это время было управляемо женщинами: в их руках были законодательство и расправа его», — писал Ф. Ф. Вигель. Женщины были законодательницами вкуса и «любезными учительницами».

«Женщина царствовала в салонах не одним могуществом телесной красоты, но еще более тайным очарованием внутренней, так сказать, благоухающей прелести своей».

«Салон в России 1820-х годов — явление своеобразное, ориентированное на парижский салон предреволюционной эпохи и, вместе с тем, существенно от него отличающееся. Как и в Париже, салон — своеобразная солнечная система, вращающаяся вокруг избранной дамы. Однако если во французском салоне лишь в порядке исключения возможно было, что хозяйка одновременно была и обаятельной женщиной, вносившей в жизнь салона галантную окраску, то в русском салоне это сделалось обязательным. Хозяйка салона соединяет остроту ума, художественную одаренность с красотой и привлекательностью. Посетители салона привязаны к ней скорее не узами, соединившими энциклопедистов в том или ином салоне, а коллективным служением рыцарей избранной даме».

«…Об искусности хозяйки дома свидетельствовало ее умение соединять в своей гостиной людей разных взглядов… Величайшей мастерицей соединять в своем салоне людей самой различной политической ориентации по праву считалась г-жа Рекамье… Приглашенные получали возможность доказать свою учтивость, а хозяйка дома — проявить свои дипломатические таланты».

П. А. Вяземский рассуждает о том, какими достоинствами должна обладать хозяйка салона: «Женский ум часто гостеприимен: он охотно зазывает и приветствует умных гостей, заботливо и ловко устроивая их у себя: так, проницательная и опытная хозяйка дома не выдвигается вперед перед гостями; не перечит им, не спешит перебить у них дорогу, а напротив, как будто прячется, чтобы только им было и просторно, и вольно».

Именно такой хозяйкой салона была С. Н. Карамзина. «Разговаривая с людьми, даже и не очень с ней знакомыми, она не старалась блеснуть своим остроумием или познаниями, а умела вызывать то и другое в собеседнике, так что он после разговора с ней оставался всегда как-то очень доволен собой, подобно каждому слабому смертному, чувствующему бессознательно почему-то, что он имел какой-то успех».

«В салоне мать моя была удивительная хозяйка, — вспоминает Е. Ф. Юнге, — она умела возбудить интерес застывающего разговора, соединить разнородные элементы, поднять настроение общества».