Огненный всадник - Михаил Голденков

— Нет помощи и не будет! — закричал Соколинский, краснея круглым одутловатым лицом. — Откуда она придет? С неба? О себе не думаете, подумайте о женщинах и детях! Не зря солнечное затмение было!

— Женщин и детей будем выводить из крепости под разными видами! — повысил голос воевода. — Если московцы не согласяться принять беженцев, то изобразим, что они сами сбежали из города под власть царя.

Судья и Соколинский продолжали настаивать на капитуляции. Некоторые их поддерживали. Сторону Обуховича кроме инженера держали Корф, Тизенгауз, Оникеевич. Несколько офицеров колебались, не зная, к кому примкнуть. Это окончательно разозлило всегда спокойного воеводу.

— Пока я здесь командую, будете делать то, что я скажу, а не судья! — заключил Обухович. — На этом пока все!

Галимонт и Соколовский остались при своем. Они искренне полагали, что несговорчивая политика воеводы ведет к краху. Эти паны решили создать оппозицию Обуховичу и тайно договориться с царем о сдаче города. Их точку зрения разделяли многие в Смоленске, ибо люди уже отчаялись, и никто не надеялся на благоприятный исход осады.

На следующий день Боноллиус отправился с группой наемных казаков укреплять стены. Однако работа сорвалась. Казаки кричали, что «вся эта праца напрасна», когда целые участки стены не защищены никем.

— Приступить к работе! Нам нужно продолжать работать руками, а не языком! — угрюмо повторял инженер.

Казаки угрожающе обступили Боноллиуса.

— А ты нам тут не приказывай! — кричал тощий, как хлыст, человек с суточной щетиной и длинными слипшимися усами. — Мы не рабами нанимались к вам, а свободными людьми за деньги, вино и хлеб! Где все это?

— Верно, — кричали остальные, обступая инженера, — за последние две четверти не плачено ничего! Может уже и задарма работаем и служим?!

Инженер выхватил шпагу. Казаки замерли на месте.

— А ну, осади назад, а то проткну! — решительно крикнул Боноллиус. — Не хотите работать — идите и скажите пану воеводе. Пусть отдает вас под суд!

— Добре, — кивнул тощий. — Под суд, кажите? Добре, пойдем под суд. Айда, хлопцы, тем более, что судья сам хочет царю сдаться!

— Это кто тебе сказал? — удивился Боноллиус, что этим мужикам известна такая деликатная информация.

— Сам он и говорил! Нехай судит! — усмехнулся тощий, и казаки разошлись.

— Дьявол! — сплюнул Боноллиус. — Наш город все больше напоминает мне пиратское судно.

Дела в самом деле были плохи. Народ бунтовал. Многие наемники, кому не выплатили жалованье за пять четвертей, тайно покинули город, уйдя в лагерь московской армии. От всей немецкой пехоты, двух полков, осталось всего лишь четыреста человек. Ввиду таких обстоятельств Обухович, пользуясь тем, что москвитяне предложили перемирие для уборки трупов, решил вступить с царем в новые переговоры. Призвав на помощь нескольких смоленских обывателей, воевода составил и подписал манифестацию такого содержания, что «осажденные, будучи не в состоянии более выдерживать неприятельских штурмов и нападения, решили вступить с неприятелем в переговоры, но не для того, чтобы так скоро сдаться ему, а для того, чтобы, затягивая переговоры, могли дождаться хоть какой-нибудь помощи и обороны». Воевода рассчитывал затянуть время и таким способом продержаться в течение октября. Он не верил, что король и великий князь Речи Посполитой забыл о Смоленске. Не хотел в это верить.

Большинство же горожан было настроено иначе. Оппозиция под председательством городского судьи и Соколовского уже начала собираться у отцов-доминиканцев на частные сеймики, и здесь было принято решение сдать город царю. Судья даже послал тайного гонца в московский лагерь. Гонец вернулся с подписанным царем обещанием пожаловать своей милостью «судью Галимонта и шляхту, и мещан, и казаков, и пушкарей, и пехоту, которые били челом нам на вечную службу и веру дали, и видели наши Царские пресветлые очи, велели их ведать и оберегать от всяких обид и расправу меж ими чинить судье Галимонту…» и сохранить их «прежние маетности». Под подписью стояла и дата — сентябрь 7163 года.

— Что за странный год? — удивлялись смоляне. — Наверное, москали считают лета от сотворения мира…

Но один пленный объяснил, что такое летоисчисление идет от года какой-то победы над древними китайцами. Что за победа — пленный и сам толком не знал.

— Точно, монголы! — судья испуганно глядел на Соколовского. — Эхе-хе, пане, в чьи руки предаемся! Для них не рождение Спасителя началом веремен есть, а какая-то война с китайцами! Люди войны!

— Да это же бунт, измена! — возмущался Боноллиус, когда Обухович и его штаб узнали о вероломном поступке судьи и его сторонников.

— Когда я возвращался из Вест-Индии на корабле адмирала Еванова-Лапусина, — говорил инженер, — то часть команды также подняла бунт, недовольная платой и условиями содержания. Если бы Лапусин вовремя не выстрелил в главного зачинщика, то неизвестно, приплыли бы мы назад в Европу. Схватить зачинщиков, и под замок, чтобы людей не баламутили!

— Нет, не могу так, — качал головой Обухович, — мы все-таки не в такой стране живем, чтобы хватать и сажать под замок людей, пусть они и ошибаются.

— Время сейчас военное! Все должны строго придерживаться команд одного человека! — возмущался Боноллиус. — Мы же не законы вырабатываем на сейме, а врага сдерживаем! Арестуй, воевода, этих смутьянов, а то худо будет всем!

Обухович отказывался. «Как не хватает Кмитича!» — думал воевода, уже жалея, что отпустил хорунжего из города. Вот бы кто подсказал, посоветовал!.. Боноллиус верный боевой товарищ, на него можно положиться, но именно смекалки и удали Кмитича сейчас особенно не хватало Обуховичу. В конце концов он предложил другое: составить протест против решения капитуляции и подписать его. Боноллиус не соглашался, но его удалось уговорить, и протест был составлен, но… не исправил положения ни на йоту. Судья взбунтовал шляхту, мещан, крепостную пехоту, которая охраняла ворота, также польскую пехоту, казаков и других обывателей крепости.

— Нужно брать власть в свои руки, — подбивал людей судья, — иначе всех московитяне перережут, как моголы древних китайцев.