Сулла - Евгений Смыков

Разумеется, Марий имел основания для недовольства этой «лживой и нескромной рекламой», призванной приписать славу пленения Югурты не ему, а его бывшему квестору.^[648] Но все остальное — вымысел Плутарха или, точнее, тех, у кого он черпал информацию. Сам на подобное безобразие Марий не решился бы, а еще одного Сатурнина, который взял бы на себя подобную грязную работу, у него не было.

Мы уже видели, что Сулла в воспоминаниях неустанно подчеркивал свою вражду с Марием еще со времен Югуртинской войны — тотде был неспособен делиться славой и потому не выносил слишком яркого и талантливого Суллу. Очевидно, и на этот раз именно мемуары диктатора послужили источником для Плутарха. В его рассказе случившееся показано через призму последующих событий.^[649] В нем уже все готово для гражданской войны: у Мария — свои сторонники, у Суллы — свои. Виновник едва не разразившейся смуты, естественно, Марий. Однако будущий диктатор был тогда не столь крупной фигурой, чтобы на равных тягаться даже с утратившим былое влияние победителем кимвров, — в конце концов, и сам Сулла, всего лишь преторий, оставался пока аутсайдером.

Все это, правда, не снимает вопроса о причинах пропагандистской акции Бокха, совершенной, несомненно, с подачи видных римских политиков.^[650] Вряд ли авторитета Суллы хватило бы, чтобы протащить подобное решение без дополнительной поддержки. Очевидно, постарались недоброжелатели Мария, которые были рады сделать ему очередной «подарок», а увеличения авторитета Суллы они не боялись — никто не мог и представить, что всего через три года он добьется консулата, а через девять лет станет владыкой Рима. И памятников побед Мария не пощадит.

Но это будет чуть позже. А сейчас Италию и Рим ожидала кровавая драма Союзнической войны.

Италийцы, возлагавшие столько надежд на Друза, были в ярости. Римляне не только не желают даровать союзникам гражданство, чего те давно заслужили, но и убили их заступника! Ну что ж, если они не хотят уступить добром, придется брать свое силой. Тайные организации италийцев пришли в действие: разрабатывались планы выступления, договаривались о взаимодействии, для верности производили обмен заложниками. Диодор рассказывает (XXXVII. 1. 3), будто десять тысяч заговорщиков загодя двинулись в Рим, пряча под одеждой оружие, чтобы заставить сенат дать союзникам права римского гражданства, а в случае отказа предать город огню и мечу, но Гней Домиций Агенобарб уговорил их вернуться назад и не угрожать сенату, а договориться с ним похорошему.^[651] Однако после смерти Друза на такое рассчитывать не приходилось.

Сенат, чувствуя приближение грозы, разослал своих эмиссаров по Италии, чтобы выяснить обстановку на местах. В пиценский город Ас кул прибыли претор Квинт Сервилий^[652] и его легат Фонтей, которым сообщили об обмене заложниками между заговорщиками. Сервилий явился на справлявшееся тогда городское празднество и обрушился на аскуланцев с речами, полными угроз. Те, видя, что их замыслы открыты, решили более не таиться и убили Сервилия и Фонтея. Затем они расправились и с остальными римлянами, находившимися в городе, а их имущество разграбили (Аппиан. ГВ. I. 38. 171–173; Диодор. XXXVII. 13. 2; Ливии. Периоха 72; Беллей Патеркул. П. 15. 2; Флор. III. 18. 9; Орозий. V. 18. 8).

Теперь уже взялись за оружие и марсы, и марруцины, и пицентины, и пелигны, и вестины, и самниты, и луканы, и япиги — почти все народы Центральной и Южной Италии. Они предложили сенату даровать им права римского гражданства — ведь во многом именно потом и кровью союзников создано могущество Рима. Сенат ответил, что если италийцы сожалеют об аскуланском инциденте, то пусть тогда пришлют посольство — очевидно, из глав своих общин. Подобное предложение союзники принять не могли, и война стала неизбежной (Аппиан. ГВ. I. 39. 176–177; Беллей Патеркул. П. 15. 2; Флор. III. 18. 3).

Столицей восставших стал главный город небольшого племени пелигнов Корфиний, который инсургенты назвали Италией^[653] или Италикой (Беллей Патеркул. П. 16. 4; Страбон. V. 4. 2). Корфиний «по самому своему положению не был и не мог быть городом, который стал бы мозгом или сердцем нации, как Париж или Лондон» — даже в годы расцвета он не превышал в окружности 2600 метров. Решение повстанцев избрать своим центром столь небольшой пункт было не случайным — италийцы хотели видеть не Италию увеличенной в размерах столицей, будь то Рим или Корфиний, но столицу — маленькой Италией.^[654] Было, правда, и еще одно соображение: этот город стоял в конце Валериевой дороги, которая пересекала Италию и вела в края марсов — самых активных участников восстания (Диодор. XXXVII. 2. 4; Страбон. V. 3. 11). Да и вообще Корфиний стоял на стыке путей, соединявших Пицен с повстанческими районами на юге Апеннинского полуострова.^[655]

В Корфиний заседал италийский сенат, состоявший, в отличие от римского, из 500 человек (Диодор. XXXVII. 2. 5). Если в Риме этот орган включал отбывших свой срок магистратов, то здесь, очевидно, речь шла о представителях, избранных общинами — участницами восстания.^[656] Текущими делами ведали два консула — марс Квинт Попедий Силон и самнит Гай Папий Мутил, а также 12 преторов^[657] (против шести у римлян) — Тит Лафрений, Гай Понтилий, Марий Эгнаций, Марк Лампоний, Гай Видацилий, Герий Азиний, Веттий Скатон и др. Повстанцы чеканили монеты, символизировавшие победу над Римом, — на одних италийский бык попирал римскую волчицу, на других была изображена увенчанная лаврами Италия, на третьих — Виктория с лавровой ветвью.^[658]