Ледяная река - Ариэль Лохен

– Что делать? – спрашивает он.

– У меня в саквояже ножницы. Найди их, пожалуйста.

Он быстро находит нужное и встает чуть сбоку и сзади, ожидая дальнейших инструкций.

На волосах и теле Джошуа Бёрджеса до сих пор остался лед, но он уже начал таять, и на каменный пол у моих ног падают капли. Я убираю волосы изо рта покойника и откидываю их назад, открывая вытянутое розовое родимое пятно на виске. Теперь нет никаких сомнений. Подобное родимое пятно в Крюке есть только у Бёрджеса.

Куски рубашки и брюк отсутствуют – их срезали мужчины, когда вырубали его изо льда. Но мое внимание привлекает сломанная шея Бёрджеса, повернутая под неестественным углом. Под подбородком у него следы веревки, а кожа на шее лопнула, и из-под нее выступает что-то мертвенно-белое – скорее всего, трахея.

Но где же веревка?

– Мозес?

– Да.

– Ты тоже утром ходил его вырубать?

– Да.

– У него была на шее веревка, когда вы его вытащили изо льда?

– Не припомню такого.

– Спроси остальных, пожалуйста.

Он разворачивается и по-кошачьи бесшумно выходит из кладовки.

За почти пять с половиной десятков лет жизни я до сих пор только раз видела повешенного, и он выглядел совсем по-другому, – но в том случае повесили его не очень удачно. Если сделать все как надо, при повешении ломается шея и получается быстрая, хоть и отвратительная смерть. В противном случае происходит медленное удушение, от которого лицо лиловеет, а язык и глаза вываливаются. У Джошуа Бёрджеса глаза широко открыты, но на лице отражается удивление, а не удушение. Губа, правда, разбита, и несколько зубов выбито.

И все равно, должна быть веревка. На чем бы людей ни вешали – на виселице, дереве или мосту, – их потом приходится оттуда срезать. Проводя большим пальцем по стертой коже на шее покойника, я вспоминаю термин «мертвый вес».

– Никто веревки не видел, – говорит вернувшийся Мозес.

Значит, убийца ее забрал.

Это озадачивает, но пока что я откладываю эту мысль на потом.

Бёрджес не женат. У него есть – было – небольшое хозяйство на участке третьей категории в трех милях отсюда по Уинтроп-стрит. Такие участки, самые маленькие, невостребованные и расположенные далеко от реки, обычно выделяют неженатым мужчинам или бывшим ополченцам без средств и связей. С тех пор, как Бёрджес приехал в Хэллоуэлл, он не скрывал, что хочет участок на реке, чтоб поставить там мастерскую. Но такой участок получить нелегко: если верить Эфраиму, они все уже распределены.

Тем не менее хозяйство у Бёрджеса есть, и наверняка есть скот, о котором следует позаботиться после его смерти. Я говорю об этом Мозесу, водя пальцами по коже головы Бёрджеса, ища раны, которые могут скрываться под его длинными грязными волосами.

– Пойду скажу па, – отвечает он, – может, у него есть кого туда послать.

К тому моменту, как я убеждаюсь, что никаких рассечений на голове у Бёрджеса нет, Мозес возвращается.

– Он послал троих перевезти скотину к соседям. И еще они заберут все ценное в доме и принесут сюда на хранение, пока не найдем его родных.

Я благодарю его, потом беру себя в руки, готовясь к следующей части осмотра.

– Ножницы, – говорю я, протягивая за ними руку.

Мозес кладет мне на ладонь ножницы и пододвигается поближе. Металл холоднее воздуха, но ощущение веса ножниц в руке заставляет меня сосредоточиться на том, что передо мной. Я срезаю оставшиеся куски рубашки Бёрджеса и отступаю на полшага назад, чтобы обдумать то, что вижу. Изучая человеческую анатомию, я всегда изумляюсь тому, как разнообразны человеческие тела. Высокие. Низкие. Искривленные. Прямые. Толстые. Худые. Бёрджес не очень крупный – среднего роста или даже меньше, тот тип жилистого сложения, при котором зимой люди становятся тощими. Но я никогда еще не видела никого настолько волосатого. Как часто бывает в это время года, он отрастил бороду, но грудь, руки и спина у него тоже покрыты грубыми темными волосками. И даже сквозь эту поросль видно, что он весь в бесчисленных жутких синяках, а ребра, рука и пальцы явно сломаны. Похоже, кто-то бил Бёрджеса ногами и по лицу, и по телу. Срезав брюки, я вижу, что и в паху дела обстоят не лучше.

Тут-то стоявших у меня за спиной зрителей прошибает пот, и они всей толпой уходят, борясь с тошнотой и ругаясь. Похоже, даже после обвинений в изнасиловании мало кто в состоянии вынести вид раздавленных гениталий другого мужчины.

Я смотрю на Мозеса, проверяю, как он держится. Он стоит спокойно, только на напряженном подбородке подергивается мускул. Мозес дышит через нос, и взгляд у него расфокусированный. Но он, по крайней мере, не сбежал. И его не вырвало.

– Он заслужил, – наконец шепчет Мозес. – Если б он мою сестру так обидел, я б его тоже убил. И не жалел бы об этом.

Я смываю кровь и грязь с обнаженного, замерзшего и переломанного тела. Восклицания и замечания людей в таверне куда-то отступают. Я не обращаю внимания на то, как мужчины прощаются. Не вздрагиваю от хлопанья двери, лая собаки, чьей-то ругани. Я не прекращаю тщательно осматривать каждый синяк и порез, когда слышу чьи-то размеренные шаги по каменным плитам пола, целиком сосредоточившись на теле, на работе, на том, чтобы тщательно все изучить.

Через несколько секунд я чувствую, что стоящий рядом Мозес смущенно переминается с ноги на ногу.

– Мистрис Баллард? – произносит он.

– Джошуа Бёрджеса избили, повесили и бросили в реку.

Я киваю, вытираю руки о фартук и отхожу от стола, довольная своими выводами. Но когда поворачиваюсь к Мозесу, он смотрит на дверь кладовки. Окликнул он меня, чтобы предупредить, а не задать вопрос.

– Думаю, это буду определять я.

В дверях стоит молодой джентльмен в хорошем сюртуке и с самодовольной улыбкой. Он держит в одной руке кожаный саквояж, а в другой новую фетровую шляпу. Джентльмен этот чисто выбрит и красив той тщательно ухоженной красотой, которая всегда меня раздражала.

– Вы кто? – интересуюсь я.

– Доктор Бенджамин Пейдж.

– А где доктор Кони?

– Уехал. В Бостон. Я вместо него.

– Не думаю…

– Уверяю вас, мистрис…

– Баллард.

– Рад познакомиться, мистрис Баллард. – Он кивает мне, но в голосе чувствуется презрение. – Уверяю вас, как дипломированный врач и недавний выпускник Гарвардской школы медицины, я вполне способен провести осмотр тела.

Рука у меня сжимается в кулак, но я заставляю себя разжать пальцы и расслабляю руки.

– Необязательно, доктор Пейдж. Я уже все изучила.

Он делает шаг вперед, изображая улыбку.

– Ваши любительские наблюдения, возможно, очень интересны, но, уверен, вы не будете возражать, если дальше делом займусь я.

Лавка доктора Коулмана

Мы стоим с Джеймсом Уоллом возле таверны.

– Мне нужно кое-куда сходить, – говорю я. – Ты не мог бы тем временем кое-что для меня сделать?

– Что?

– Пригляди за доктором Пейджем. Я ему не доверяю.

– Хорошо, мистрис Баллард. Я тут побуду, пока он не уйдет, – говорит Джеймс.

Новому молодому доктору нужно просто подтвердить мои выводы, а потом мужчины могут опустить Джошуа Бёрджеса в землю, чтобы он там сгнил. Но земля замерзла, и по такому холоду ее хоть топором руби. И потом, в трех окрестных округах вряд ли хоть один мужчина захочет за это взяться. Так что возникает проблема