Селена, дочь Клеопатры - Франсуаза Шандернагор

Самое сложное – продеть кожаные ремни в кольца на плечах и крепко затянуть их сзади так, чтобы латы правильно сели, а затем завязать крепкие узлы. Это требовало силы и точности, и Селена однажды увидела, как ее мать пыталась с этим справиться, помогая императору надеть его любимые доспехи с львиной головой. Безусловно, это не входило в круг привычных занятий Клеопатры – она сама потешалась над своей неловкостью, и, чтобы закончить начатое, ей понадобилась помощь Эроса и оруженосца. Надо сказать, что это была совсем не женская работа и тем более не занятие для Царицы! Но Селена навсегда запомнила спокойствие отца, с которым он вертелся, как манекен в руках случайной костюмерши, и, чтобы подбодрить неловкую жену, одаривал ее ласковыми поцелуями, как хозяин новенького сладкого ребенка…

С началом «Большого Удара» Селена вспомнила множество событий. Или думала, что вспомнила. Хотя в ее памяти события, действия, слова той поры беспорядочно перемешались, и как только она открывала шкаф воспоминаний, вываливалось все сразу: прошлое ворохом падало на нее вместе с теми деталями и событиями, которые она хотела бы забыть. Ей следовало быть более осторожной и держать дверь закрытой… Но она очень любила проигрывать в памяти сцену с доспехами, хотя все актеры, кроме нее, уже давно были мертвы, и со временем она перестала понимать, что в этой сцене правда, а что выдумка.

В центре, словно главный бог храма, – ее отец. Важный и сияющий. Его золотая кираса была плохо закреплена, и Антилл тащил за концы развязанных шнурков, затягивая бронзовое тело, дергал и тянул, как только мог. Позади, наполовину скрывшись за высокой фигурой мужа, Царица пыталась застегнуть портупею, так чтобы ремешки с отверстиями правильно ниспадали между бедрами; однако у нее не получалось, она стала злиться и в конце концов воскликнула:

– Ради бога, Эрос, помоги же мне!

Став на колени, слуга обмотал льняными лентами икры своего хозяина, перед тем как зафиксировать краги. Серебряные краги, которые Александр с восхищением взвешивал на руке:

– Папочка, ты и вправду будешь это носить? – (Оба младших сына осмеливались называть Антония «папочкой», чего Селена из уважения к отцу и в подражание старшему брату Антиллу никогда не делала.) – Скажи, кто изображен на них?

– Диоскуры, сын мой. Кастор и Полидевк, священные близнецы, прилетевшие на помощь кавалерии в разгар сражения. Они появляются в виде прозрачных духов на светлых лошадях. Они всегда спасали римские войска.

– А если я близнец, то смогу стать хорошим всадником?

– Конечно.

И Александр, взяв портупею отца, начал изображать езду верхом, запрыгнув в воображаемое седло. Малыш Птолемей, по натуре более спокойный, зачарованно гладил красный хохолок на шлеме, лежавшем на табурете. А Иотапа, где же она? Селена не могла вспомнить. Может быть, она была где-то рядом, в тени, занималась вытаскиванием сапфира из оправы…

– Папочка, можно принести тебе меч? – спросил Птолемей.

– Оставь это Антиллу. Он слишком тяжел для тебя.

– Папочка, а можно зашнуровать тебе наручи?

Чем же в тот день, двадцать пятого или тридцатого июля, была занята Селена? Она не принимала участия в одевании героя и довольствовалась спектаклем. Словно поняла, что в этом театре ей отводилась роль зрителя: смотреть, чтобы вспомнить, смотреть, чтобы рассказать.

Родители давали ей последнее представление о любви, величии и счастье, и она пожирала их глазами.