Его Величество - Владимир Васильев

Ему отвечали:

— Ура! Веди нас, государь!

Такое бледное лицо императора Бенкендорф видел в самые страшные минуты 14 декабря 1825 года. Николай Павлович говорил громко, отрывисто. В голосе чувствовалось волнение, но волнение это вовсе не выдавало его слабости, испуганности, голос императора кричал о боли, переживаниях и призывал к отмщению.

Бенкендорф, заметив появившегося на поле фельдъегеря, смахнув набежавшую слезинку, приблизился к государю.

— В Варшаве учреждено временное правительство, — отрываясь от листка бумаги, сказал император. — И ты знаешь, кто туда вошел? — он посмотрел на графа с усмешкой. — Князь Чарторыжский, который во время коронации так истово клялся мне в верности. Второй — это профессор Виленского университета Лелевель. Диктатором назначен генерал Хлопицкий.

— У нас же там, в Варшаве, артиллерийские парки переполнены запасами. Полки имели двойной комплект обмундирования и вооружения. Крепость Замост, как я помню, богато снабжена орудиями. Да и денег в польском банке хранилось достаточно, — сказал Бенкендорф, глядя настороженно на государя.

— Нет там ничего у нас, — резко оборвал его Николай Павлович. — Цесаревич разрешил всем частям польской армии, остававшимся при нем, возвратиться в Варшаву.

— Надо срочно, пока они еще не организовались окончательно, направить туда армию, — осторожно предложил Бенкендорф.

— Придется подождать, — поднял руку император. — У власти сейчас собрались благоразумные люди. Они понимают, что противостоять русской армии Польша не может. Со дня на день прибудут к нам с депутацией. Там и посмотрим.

* * *

Пришло письмо от цесаревича Константина. Надеясь прочитать в нем подробное изложение всех обстоятельств, которые предшествовали восстанию в Варшаве и предложения брата по мирному выходу из создавшегося положения, Николай Павлович внимательно вчитывался в изложение. Дойдя до конца письма, он вернулся к началу и принялся читать вновь, все еще веря, что где-то между строк найдет полезные для ума мысли человека, которого он продолжал уважать и любить:

«…И вот творение шестнадцати лет совершенно разрушено подпрапорщиками, молодыми офицерами и студентами с компаниею. Я не распространяюсь об этом более, но долг повелевает мне засвидетельствовать перед вами, что собственники, сельское население и все, кто только владеет хоть каким-нибудь имуществом, в отчаянии от этого. Офицеры, генералы, равно, как и солдаты, не могли удержаться, чтобы не последовать за общим движением, будучи увлечены молодежью и подпрапорщиками, которые всех сбили с толку. Одним словом, положение дел самое скверное, и я не знаю, что из этого, по благости Божией, выйдет? Все мои средства надзора ни к чему не привели, несмотря на то, что все начиналось раскрываться… Вот мы, русские, у границы, но, великий Боже, в каком положении, почти босиком; все вышли как бы на тревогу, в надежде вернуться в казармы, а вместо сего совершили ужасные переходы. Офицеры всего лишились и имеют лишь то, что на них одето…. Я сокрушен сердцем; на 51,5 году жизни и после 35,5 лет службы я не думал, что кончу свою карьеру столь плачевным образом».⁸⁴

— Да-а, — потянул государь, — братец совсем сдал…

Цесаревич Константин Павлович тяжело переживал о произошедшем в Польше восстании. Он писал государю, выступая ходатаем, надеясь выхлопотать прощение полякам, и не терял надежды, что польская армия одумается и сама наведет порядок в стране.

Пока власть там находилась в руках генерала Хлопицкого, на мирное разрешение конфликта рассчитывал и император. Николай I, обращаясь к полякам, требовал, чтобы они слушались отеческих советов своего короля. Он приглашал польскую армию следовать примеру храброго конно-егерского полка, оставшегося на стороне русских в ночь восстания. Обращаясь к своим войскам, император, говоря о преступлении поляков, все же находил и другие слова, в которых подчеркивал готовность к примирению и прощению, называя поляков братьями единокровными.

В Варшаве нарастало противодействие «белых» и «красных». Сторонники мирных переговоров со своим королем «белые», поддерживаемые князем Любецким и генералом Хлопицким требовали ходатайствовать перед королем о соблюдении конституции, свободы и гласности заседаний сейма, вотировании налогов палатами, об охране королевства исключительно польскими войсками и присоединении к Польше восьми воеводств, расположенных в западной части России.

В пылу выступления диктатор Хлопицкий заявил, что намерен управлять именем конституционного короля. Сейм был оскорблен. Законодатели тут же проголосовали отнять от Хлопицкого власть. Узнав о решении сейма, взбунтовался народ. Звание диктатора было возвращено старому генералу. Его оставили временно в покое, назначив в помощь двух комиссаров.

С каждым днем вероятность мирного соглашения с Польшей становилась все неопределенней. Обе стороны готовились к войне. 5 декабря было обнародовано воззвание императора к войскам и народу царства польского.

Главнокомандующим стотысячной армией, которую император намеревался двинуть против мятежников, император назначил графа Дибича, начальником штаба графа Толя, генерал-квартирмейстером генерал-адъютант Нейдгардта.

12 декабря государь выпустил манифест. В нем выражалась готовность к примирению со всеми, кои возвратятся по долгу. О своем решении Николай Павлович написал цесаревичу:

«…Если один из двух народов и двух престолов должен погибнуть, могу ли я колебаться хоть мгновение? Вы сами разве не поступили бы так? Мое положение тяжкое, моя ответственность ужасная, но моя совесть ни в чем не упрекнет меня в отношении поляков, и я могу утверждать, что она ни в чем не будет упрекать меня. Я исполню в отношении их все свои обязанности до последней возможности; я не напрасно принес присягу и не отрешусь от нея; пусть же вина за ужасные последствия этого события, если их нельзя будет избегнуть, всецело падет на тех, которые повинны в нем! Аминь!»⁸⁵

Генерал Хлопицкий, страшась предстоящей войны, советовал сторонникам вступить в переговоры со своим королем. Однако партия якобинцев под предводительством Лелевеля, честолюбивый князь Чарторыжский, мечтавший быть избранным на трон, отвергли всяческие уступки. Было поддержано единственное предложение диктатора — послать депутацию в Петербург, но не для изъявления покорности, а для настояния об удовлетворении всех домогательств восставших.

* * *

— Никаких депутаций от мятежников, — категорично заявил император, как только услышал от министра иностранных дел Нессельроде, что в Петербург из Варшавы направляются министр финансов князь Любецкой и член сейма граф Езерский.

— Ваше величество! — воскликнул министр, хватаясь за голову.

— Успокойся, Карл Васильевич, — Николай Павлович поднялся с кресла и подошел к графу. — Ты, как опытный человек в дипломатии, знаешь, что вступление в переговоры с мятежниками означает хоть и косвенное, но признание их. Я не желаю никоим образом их признавать. Пусть идут на встречу как частные лица. Скажем, князь Любецкой может быть у меня в качестве моего министра финансов в царстве польском. Я его с этой должности еще не снимал. Что до графа, — он задумался, потому усмехнулся, стукнул Нессельроде по плечу и сказал: — Пусть Езерский будет путешественником. Я приму его после Любецкого.