Исход - Леон Юрис

Наибольшим влиянием при дворе Александра Третьего пользовался заслуживший мрачную известность Победоносцев. В его глазах свобода, равенство, братство были крамолой, лозунгами черни, которой он объявил беспощадную войну.

Насчет евреев у Победоносцева были особые планы. В качестве обер-прокурора Святейшего Синода он заручился молчаливым согласием Православной Церкви на проведение в жизнь своего плана, сводившегося к вытеснению еврейского населения из России. Тех, кто не обратится в христианство или не согласится на изгнание, ждали погромы. Победоносцев провел с десяток законов, сведших на нет свободы, дарованные евреям.

После событий 1881 года евреи принялись искать выход из нового положения. Выдвигались сотни предложений, одно другого несбыточней. В общинах все громче раздавались голоса людей, называвших себя «Друзьями Сиона».

Появилась брошюра Леона Пинскера, где указывался путь решения еврейского вопроса. Брошюра призывала к освобождению собственными силами — единственной возможности вырваться из черты оседлости.

Группа еврейской молодежи из города Ромны действительно покинула черту и отправилась в Палестину с девизом «Beth Iakov Leku Ueneelkha»^[6]. Эта отважная группа из сорока человек получила широкую известность под названием БИЛУ, составленным из первых букв их девиза.

Билуйцы построили небольшую деревню в Саронской Долине и назвали ее Ришон Лецион — Первенец Сиона.

Погромы в черте оседлости усиливались и достигли пика жестокости в Пасхальную неделю 1882 года, после чего в Землю Обетованную подались новые группы билуйцев. Движение «Друзья Сиона» крепло с каждым днем. В Саронской долине билуйцы построили еще один поселок Петах-Тиква — Врата Надежды, в Галилее основали Рош-Пину — Краеугольный Камень, в Самарии — Зихрон-Иаков — Память о Иакове.

К 1884 году на Святой Земле уже было с полдюжины маленьких поселений, жители которых мужественно боролись за свое существование.

По ночам в Житомире и других городках черты оседлости происходили тайные собрания. Молодежь начинала бунтовать против вековой покорности отцов.

Яков Рабинский, младший из братьев, с головой окунулся в новую жизнь. Часто он лежал ночью без сна в углу, где спал вместе с братом, и глядел в темноту. Какое это было бы счастье — бросить все и отправиться в Святую Землю! Голова Якова была набита историями о славном прошлом евреев. Он часто воображал, как он, Яков Рабинский, плечом к плечу с Иудой Маккавеем изгоняет завоевателей из Иудеи и вместе с ним победоносно входит в Иерусалим.

Юноше представлялось, что он, Яков Рабинский, стоит рядом с Симоном Бар-Гиорой, который восемнадцать месяцев удерживал Иерусалим под натиском Рима. Что он, закованный в цепи, следует за легендарным и гордым еврейским героем, брошенным в Риме на растерзание львам.

Или вот он, Яков Рабинский, сражается рядом с величайшим из героев Бар-Кохбой, наводящим страх на римлян.

Или вот он там — в Геродиуме, Махерусе, Массаде, Бейтаре, где после долголетней осады легли все до последнего…

Однако более всех героев древности Якова привлекал рабби Акива, принявший мученическую смерть в Кесарии, — учитель, ученый и боец.

Яков стал ходить на собрания «Друзей Сиона», едва они появились в Житомире. Призыв к освобождению собственными силами звучал для него райской музыкой. «Друзьям Сиона» очень хотелось привлечь в свои ряды и его брата, силача Иосю, но тот держался в стороне.

Однако после того, как на собрании в свечной мастерской Когана выступил прибывший из Палестины член группы БИЛУ, Иося не выдержал. Он расспросил брата: какой он, этот билуец, что сказал, как себя вел.

— Думаю, Иося, тебе надо сходить со мной на собрание.

Иося вздохнул. Это означало первый раз в жизни вступить в спор с отцом.

— Ладно, — шепнул он наконец и до самого вечера молился, испрашивая прощения за грех, который собирался совершить.

Братья сказали отцу, что отправляются читать Кадиш — поминальную молитву по недавно скончавшемуся соседу. А сами поспешили в мастерскую свечника Когана. Как и отцовская, она располагалась в подвале. Здесь сладко пахло воском. Окна тщательно занавесили, а на улице выставили караул. Иося увидел среди присутствующих много знакомых, и это его сильно поразило. Выступал человек из Одессы, которого звали Владимиром.

Владимир держался и говорил совсем не так, как они. Он и выглядел совсем по-другому: без бороды, без пейсов, одетый в кожаные сапоги и кожаную куртку. Как только он заговорил, Яков забыл обо всем на свете. Но Владимира то и дело перебивали издевательские голоса:

— Уж не Мессия ли ты, что зовешь нас на родину предков?

— А ты, случаем, не наткнулся на Мессию под кроватью, где прятался в дни погрома? — ответил Владимир.

— Ты уверен, что ты не царский агент?

— А ты уверен, что ты не следующая царская жертва? — парировал Владимир.

Наконец установилась тишина. Владимир говорил спокойно. Он кратко коснулся истории евреев в Польше и России, затем перешел к Германии и Австрии, потом заговорил о насильственном изгнании евреев из Франции и Англии.

Владимир напомнил, как Папа Римский призвал христиан освободить Святую Землю и как крестоносцы три столетия истребляли евреев именем Господа. Он рассказал об испанской инквизиции, во время которой над евреями именем церкви Христовой совершались самые невероятные зверства.

— Товарищи, нет такого места на свете, где бы над нами не издевались. Мы должны вновь стать нацией, вот в чем наше единственное спасение. Пинскер это понял, поняли «Друзья Сиона» и, наконец, билуйцы. Мы должны восстановить Дом Иакова.

Когда возвращались домой, Яков возбужденно говорил:

— Видишь, Иося? Я был прав! Даже рабби Липцин и тот пришел на собрание!

— Мне еще надо подумать, — уклончиво ответил Иося, но в глубине души он уже знал, что Владимир и Яков правы.

На улице было тихо и темно. Дойдя до дома, они быстро поцеловали мезузу и вошли. На верстаке горела свеча. Отец стоял в длинной ночной рубашке, заложив руки за спину.

— Здравствуй, отец, — сказали они скороговоркой, спеша пройти за занавеску.

— Подождите! — приказал Симон.

Братья подошли к верстаку. В эту минуту послышался голос матери:

— Симон, ребята дома?

— Дома.

— Скажи им, чтобы не ходили так поздно.

— Ладно, мать, — ответил Симон. — Ложись, я им скажу.

Симон взглянул сначала на Якова, затем на Иосю, затем опять на Якова.

— Я завтра скажу вдове Горовица, что теперь ее покойному мужу Царство Небесное обеспечено: оба моих сына прочитали по нему Кадиш.

Иося не мог лгать отцу.