Бельский - Геннадий Ананьев

— Дьяк, оружничий, хочет видеть тебя. Очень. Ждет тебя к себе.

Сказал и растворился, словно призрак.

Совсем забыл он о тайном дьяке в сутолоке последних дней. Ругнул себя за это и пошагал в Сыскную избу.

Тайный дьяк встретил Богдана с поясным поклоном и извинением:

— Не серчай, оружничий, что не давал тебе ни одной вести. До сего дня не было заслуживающего твоего внимания. Но вот сегодня…

Он вздохнул, явно сочувствуя своему начальнику, и лишь после этого, словно насилуя себя, словно без всякого желания, лишь по необходимости, ибо нужда заставляет, начал докладывать.

— Пока ты, оружничий, ездил к волхвам, хотя тебе там нечего было делать, царь знает о предсказании волхвов, Ивал Васильевич послал в Можайск, где задержан, как тебе известно, посол Литвы Лев Сапега. Велено, чтобы воротился он в Москву.

Перегодил, понимая, каково оружничему узнать обо всем этом, но видя, что Бельский никак не придет в себя, решил досказать остальное, пусть все скопом огоревает.

— И еще… Грозный с неделю назад начал готовить, минуя тебя, сватов в Швецию. Собрался жениться на принцессе, дочери короля Швеции. Сегодня князь Шуйский отправлен в дорогу.

Вот теперь доложено обо всем. Теперь оружничий думай да гадай, что ждет тебя завтра.

До самого до рассвета не сомкнул глаз Бельский. О чем он думал, не смог бы ответить, спроси его. В основном перед настежь открытыми очами то проходили события минувшего, то застенки, в которых пытали оговоренных либо им самим, либо дядей его, но стонал от боли и даже взвывал не кто-то — сам. Разум не подчинялся ему, хотя нет-нет да всплывало пророчество хранителя бога Прова о предстоящей долгой жизни, это, однако, проскальзывало мимолетно, оттеснялось видением того, как Грозный принуждал князя Владимира Андреевича, его жену и сыновей выпить кубки с ядом.

Он даже застонал, представив, как царь самолично подает ему кубок с ядом и повелевает: «Пей!»

И только перед рассветом Богдан одолел душевную сумятицу и принудил себя искать выход из смертельной опасности. Как ни странно, но придумал. Встал бодрый, полный надежды.

У Красного крыльца встретился с Годуновым. Вроде бы одновременно прибыли, но Бельский видел при въезде в Кремль коляску Годунова с шестеркой вороных цугом. Ни у кого такой не было, не обознаешься.

«Это — хорошо!»

Разговор начался с ожидаемого упрека:

— Отчего, скрыв от царя, не уведомил меня о предсказании волхвов?

— А предсказаний не было. Мне, во всяком случае, они ничего не сказывали.

Годунов опешил, это заметил Бельский и возрадовался. Угадал, значит. Он, Борис Федорович, донес царю о предсказании. Но от кого он узнал? От тайного дьяка, либо сам допытался у волхвов? Но еще больше растерялся бы хитрован, если бы знал, что именно в этот самый момент хранителя бога Прова строго предупреждает воевода Бельского Хлопко, чтобы тот непременно смолчал, если его будут спрашивать, говорил ли он оружничему о дне смерти царя Ивана Васильевича. Стоял бы на своем: нет, мол, и все тут. Побоялись, дескать. Если же не исполнит этой просьбы, будет либо отравлен, либо заколот.

Уверенно повторил, уже с большей настойчивостью:

— Мне волхвы ничего не говорили. Кормили одними обещаниями. Каждый приход просили отсрочки.

По тому, как растерялся Борис Годунов, Бельский понял, что именно сам он вызнал у волхвов секрет, поэтому больше не стал обороняться, а пошел в наступление, упрекая Бориса, что тот действует во вред общему делу, пробиваясь единолично к престолу. Годунов отнекивался, но Бельский слушал его вполуха, ибо пытался определить, как тайный дьяк, оповестивший его о предательстве, как всегда — иносказательно, проведал об этом самом предательстве. И вновь концы сходились к Тимофею.

«Меня же, мерзавец кравчий, не поставил в известность! Ну, ничего, получишь сполна за двойную игру. Пожалеешь!»

Тем временем Годунов, овладев собой, начал отвечать на выпады уверенней, теперь отметая все обвинения в свой адрес, но затем, как бы признавая правоту соперника, подвел итог спору:

— Наше спасение не в обвинении друг друга, а в смерти Грозного. Он должен сегодня умереть!

Вошли они к царю вместе. Тот встретил их ухмылкой:

— Что? Спелись?

— В каком смысле? — с искренним недоумением спросил Богдан, кланяясь царю. — Мы — родственники и дружны меж собой. Никогда этого не скрывали и не скрываем.

— Не виляй! Скажи, сегодня мне волхвы предсказали смерть, а я здоров, как никогда. Если не сбудется предсказание, я изжарю волхвов с колдунами и еще кое-кого за компанию!

— Не гневайся, государь, зряшно. Вчера я последний раз был у них, они, как мне сказано было, не определились. Попросили у меня день-другой. Я постращал их, дескать, государь наш теряет терпение, может и в пыточную спровадить.

Пронзил Грозный взглядом оружничего, но, странное дело, явно успокоился. Гнев его сменился на благодушие.

— Ладно. Завтра начну дознаваться истины.

Именно это и хотел слышать Бельский. Если не свершится предсказание волхвов, он выкрутится, а Борис потеряет все. Возможно, даже лишится жизни. Но скорее всего будет сослан. И даже такой исход весьма желателен.

А услужливая мысль подсказывает: пойманный за руку Годунов не станет в безделии дожидаться завтрашнего дня.

После утренней молитвы и завтрака Грозный выслушивал доклады приказных дьяков, не отсылая от себя ни Богдана, ни Бориса, ни Родиона Биркина. В баню они пошли тоже все вместе, хотя прежде царь в баню брал с собой только Богдана, если тот находился в Москве.

В предбаннике ждал их хор пригожих дев в легких, почти прозрачных сарафанах, чтобы не взопрели они от тепла банного. Девы потешали царя и слуг его песнями, пока те раздевались и потом, когда вываливались из парилки, чтобы отдышаться и отпиться квасом.

Царь любил медово-клюквенный, и Борис с готовностью подавал ему всякий раз после парения этого кваса по полному ковшу. А когда Бельский тоже захотел испить медово-клюквенного, Годунов, вроде бы заботясь о царе, остановил его.

— Ивану Васильевичу может не хватить.

И в самом деле, любимого Иваном Грозным кваса принесли всего один хрустальный кувшин.

«Что творит?! — недоумевал Бельский. — Великий риск!»

В то же время понимал, что иного Годунову ничего не оставалось: и в риске смертельная опасность, и в безделии — смерть.

Парили царя поочередно все трое, особенно старательно Годунов, чтобы побольше выпил царь кваса. Напарившись до полного блаженства, разомлевший, царь пожелал отдохнуть в опочивальне. Родион заботливо уложил его в постель. Грозный же попросил его:

— Подушки под спину, чтоб полусидя. Шахматы тоже подай.

Подкатили шахматный столик, первым сел за партию с царем Борис и, как всегда, проиграл.