Мир на краю бездны. От глобального кризиса к мировой войне. 1929-1941 годы - Александр Шубин

Забегая вперед, скажем, что резолюция по Чехословакии станет последним документом «третьего периода». Стратегия Народного фронта победит и приведет Коминтерн к тем самым выводам, за которые чехословацкие коммунисты были обвинены в оппортунизме. Коммунисты войдут в правительство в Испании. А потом, уже после Второй мировой войны, наступит черед Чехословакии, когда коммунист К. Готвальд возглавит правительство «народной демократии» — коалицию с социалистами.

Но прежде, чем откроется путь к таким переменам в стратегии коммунистов, главное решение об этом должен был принять Сталин. И он его принял. Когда и почему? Свой стратегический выбор Сталин сделал между 28 ноября (постановление по Чехословакии) и 9 декабря 1934 г. 9-19 декабря 1934 г. президиум ИККИ, обсуждавший французский опыт, одобрил действия Тореза. В дальнейшем подготовка к VII Конгрессу Коминтерна пойдет под знаком союза с антифашистскими силами. Это означало, что Сталин взял курс на Народный фронт.

Есть некоторая загадка в том, почему перелом в позиции Сталина произошел в эти дни. Ответить на этот вопрос можно, если отвлечься от истории Коминтерна и внешней политики СССР.

То, что свой выбор Сталин сделал в начале декабря 1934 г., не может быть случайным. В этот момент произошло событие, которое потрясло СССР — убийство Кирова. Каковы бы ни были причины этого события и отношение к нему Сталина, несомненно, что в это время он решил покончить со скрытой лево-радикальной оппозицией в СССР самыми жестокими средствами. Если раньше Сталин был склонен к компромиссу с лево-радикальной идеологией, заимствуя ряд важнейших идей (в том числе и внешнеполитических) у официально проклинаемого Троцкого, то теперь с троцкистскими настроениями предстояло покончить. Для Сталина это могло быть и моментом личного освобождения от части троцкистского влияния. Применительно к нашей теме это означало пересмотр уроков китайских событий 1927 г., где Троцкий оказался прав — политика союза с некоммунистическими силами привела к поражению. Теперь, очищая свои взгляды от налета троцкизма, Сталин явно пришел к выводу, что линия в китайском вопросе была в принципе верной, но проводилась недостаточно последовательно и эффективно. Теперь китайский опыт предстояло повторить в Европе, учитывая прежние ошибки. Решив каленым железом выжигать «левых» внутри страны, Сталин сделал свой выбор в пользу «правой» внешней политики во всей ее полноте. Убийство Кирова означало конец поиска компромисса между левыми настроениями партийных кадров и державным прагматизмом (не исключавшим, впрочем, выполнение задачи установления мировой коммунистической диктатуры, когда для выполнения этой задачи дозреет мощь коммунистической державы).

Поворот от «третьего периода» к Народному фронту производит такое впечатление на некоторых западных авторов, что они воспринимают его как нечто беспрецедентное, невероятное для коммунистов. Э. Хобсбаум оценивает Народный фронт как «поворотный пункт в международных коммунистических представлениях, который не имел прецедента в официальной доктрине»^[342]. Между тем Сталин просто вернулся к опыту 1919–1923 гг. в Европе и 1923–1927 гг. в Китае. На это было непросто решиться, но Сталин решился. И на то были прагматические мотивы, перекрывавшие издержки «оппортунизма» Народного фронта.

Ключевым вопросом всякой политики для Сталина был вопрос о власти. Поворот к стратегии Народного фронта означал, что, как и в Китае в 20-е гг., коммунистам предстояло войти в коалицию с более умеренными, но все таки «прогрессивными» партиями, совместно с ними проводить политику перемен, постепенно занимая ключевые посты в государственном аппарате, прежде всего в силовых структурах. Затем, опираясь на них, можно взять всю полноту власти. Горечь поражения в Китае останавливала Сталина перед тем, чтобы решительно вернуться к такой стратегии революции. Даже после 1934 г. он еще некоторое время выжидал, вплоть до осени 1936 г. не рекомендуя коммунистам входить в правительство, чтобы сохранять возможность ухода в оппозицию в случае неудачи новой политики. Так и получилось во Франции. Но иначе вышло в Испании, а позднее, уже после Второй мировой войны — в Восточной Европе, где «китайская» стратегия Сталина наконец увенчалась успехом.

«Олицетворением сектантской тактики и теории „третьего периода“ оставался Сталин, и этот факт препятствовал критическому переосмыслению опыта предыдущих шести лет. В этом смысле эпоха „Народного фронта“ была отмечена непримиримой борьбой старого и нового, традиции и новаторства, старых идеологических и организационных структур и инициатив компартий, стремившихся вернуться в лоно демократических традиций и национальной политической культуры. Таким образом, это был глубоко противоречивый период в истории Коминтерна»^[343] — считают Д. Макдермотт и Д. Агню. Для западных левых интеллектуалов Народный фронт ценен тем, что он, как кажется, позволял растворить коммунистов в политической культуре Европы, сделав их безопасными и обогатив западноевропейскую цивилизацию сильной левой струей. Так и будет происходить, когда за спиной коммунистов перестанет стоять Сталин. Но для Сталина Народный фронт решал те же задачи, что и стратегия «третьего периода» — завоевание власти в Европе. Поэтому Сталин не мог быть препятствием пересмотра стратегии Коминтерна и источником его непоследовательности. И пересмотр, и его границы определялись именно Сталиным (хотя и под влиянием советников, включая Димитрова). А Сталин руководствовался тем, насколько новая стратегия позволяет решать более общие задачи. Для него Народный фронт — еще один способ установления тоталитарного режима, в котором он видел продвижение к коммунистическому идеалу. Не больше, но и не меньше.

Решение Сталина предопределило итог споров в Коминтерне, но не прекратило их. Сталин вообще не делился своими планами раньше времени. В январе 1935 г. Лозовский раскритиковал Куусинена за утверждение (вполне соответствовавшее реальности), что настоящий рабочий фронт не выходит без переговоров с социал-демократами. Сначала должны договориться руководители партий (фронт «сверху»), а уж потом получится нормальное взаимодействие левых «снизу». Это положение должно было сориентировать коммунистические партии на переговоры о создании «настоящих» фронтов против фашизма. А если новая тактика не увенчается успехом? Лозовский заранее готовит пути к отступлению на привычные сектантские позиции: «откуда вы берете, и откуда конгресс Коминтерна может сказать, что от VII до VIII конгресса мы должны обязательно практиковать тактику единого фронта сверху?… Поэтому надо сказать не „должны обращаться“, а „можно обращаться“ к верхам»^[344]. Дело было в январе 1935 г., Сталин уже принял решение о переориентации политики Коминтерна, и многомудрый Куусинен не стал вносить правку в это положение, вызвавшее гнев ортодоксов. Несмотря на то, что Димитров предложит затем более «взвешенные» формулировки, будет проводиться политика, сформулированная уже в тезисах Куусинена. Конечно, это продлится не до VIII Конгресса Коминтерна. Его вообще не будет.