Бестужев-Рюмин - Борис Григорьев

Царский резидент 23 ноября удалился в Гаагу и пробыл там до мая 1721 года, пока не получил приказ вернуться в Россию. После заключения Ништадтского мира 1721 года он был назначен министром-резидентом в Стокгольм с жалованьем 3000 рублей. Направляя в декабре 1721 года М.П. Бестужева-Рюмина на важный пост в Стокгольм в только что замирённую Швецию, император Пётр I поставил перед ним следующие задачи:

а) признание Стокгольмом императорского титула Петра I;

б) утверждение риксдагом Ништадтского мира;

в) нейтрализация англо-ганноверской дипломатии.

Кроме того, он должен был попытаться заключить со Швецией договор о военно-политическом союзе. Прощаясь с ним, Пётр сказал: «Желаю тебе благополучного пути и чтобы ты исполнил должность свою как можно прилежней и вернее. Если будешь вести себя таким образом, чего я от тебя ожидаю, то постараюсь о твоём счастии. В противном случае найдёшь во мне не друга, а врага». Потом поцеловал его в лоб и сказал: «Ступай с Богом!»

Ему не удалось удержать шведов от вступления в Ганноверский союз — задача в тех конкретных обстоятельствах, скажем прямо, непосильная, но в остальном он с наказом Петра I справился довольно неплохо. Параллельно он работал над воплощением идеи Петра о наследовании шведского трона герцогом Голштинии Карлом Фридрихом, ставшим сначала женихом, а затем и мужем дочери Петра Анны. М.П. Бестужеву удалось добиться для голштинского герцога титула «королевского высочества» с признанием им права на наследование шведской короны.

Голштинская проблема ещё долго являлась предметом пристальнейшего внимания как России, так и Швеции. Теоретически существовала возможность связать обе страны одной — голштинской — династией, на что сильно уповал Пётр I.

В Швеции М.П. Бестужев-Рюмин выступает как человек, глубоко интересующийся её проблемами. Он устанавливает широкий круг знакомств и контактов и снабжает Петербург важной и актуальной информацией. Его донесения из Стокгольма демонстрируют недюжинный ум, наблюдательность, умение верно оценить людей и их поступки и находчиво воспользоваться складывающимися обстоятельствами.

Бестужев сделал ставку на партию «добрых патриотов», которая позже станет называть себя партией «колпаков». «Колпаки», в отличие от их противников «шляп», стремившихся к реваншу за поражение Швеции в Северной войне, желали мирного развития страны и добрососедства с восточным соседом. В инструкции, данной Бестужеву царём-абсолютистом, содержался пункт о необходимости поддержки в Швеции конституционной формы правления — условие, специально оговоренное в Ништадтском мирном трактате. Как докладывал Михаил Петрович царю, «пока нынешняя форма правления существует, нималого опасения со стороны шведской не будет», потому что Швеция «настоящая Польша стала», имея в виду под «Польшей» порядок, согласно которому власть шведского короля была сильно ограничена риксдагом (парламентом).

Поощряя «польские порядки» в Швеции, русский посланник стал предлагать шведам в качестве наследника трона голштинского герцога Карла Фридриха, тогда ещё наречённого жениха дочери Петра Анны (шведская королевская пара король Фредерик I и королева Ульрика Элеонора были бездетными). Он докладывал Петру, что для успешного решения этого вопроса нужны большие деньги для подкупа членов риксдага. Сначала ему удалось добиться решения вопросов с титулованием царя Петра и герцога Карла Фридриха, а потом, в 1724 году, и подписания так называемого Стокгольмского союзного договора. После этого Пётр наградил посланника званием действительного камергера, наделил его полномочиями чрезвычайного посланника и увеличил жалованье до 5000 рублей в год.

Конечно, Стокгольмский союзный договор был слабым воплощением идеи Петра о превращении шведского противника в надёжного союзника. Ещё в 1718 году, во время переговоров со шведами на Аландских островах, Петру стало ясно, что Европа просто так не смирится с победой России в Северной войне и примет свои меры. Поэтому Пётр заранее хотел заручиться надёжным союзником. Но искреннего союза между бывшими противниками не получилось. Швеция стремилась к союзу то с Англией, то с Францией, то с Пруссией или Турцией, и Стокгольмский союзный договор был для России лишь слабым поводком на шее Швеции, готовым в любую минуту порваться.

Михаил Петрович, выполняя указания Петра, внешне действовал в согласии с голштинским посланником в Петербурге Хеннингом Фридрихом Бассевичем (1680—1748), фактически являвшимся министром русского кабинета, и его зятем, голштинским министром в Стокгольме Райхелем, а подспудно выступал против активизации голштинской партии в Швеции. Так что личные отношения с Райхелем и Бассевичем у Бестужева стали портиться, и голштинцы, чувствуя, что Бестужев не был искренно заинтересован в их деле, всеми силами стремились удалить Бестужева из Швеции.

Пока был жив Пётр, голштинцы сидели смирно, но после кончины императора руки у них развязались. На приёме у шведского дипломата Райхель затеял с Бестужевым ссору и вызвал его на дуэль. Присутствовавшие при ссоре шведы с трудом помирили их, и вскоре Бестужев выехал в Петербург, где он должен был присутствовать на переговорах со шведскими эмиссарами, а после переговоров вернуться в Швецию. Но вмешался Бассевич и вместе с Меншиковым уговорил Екатерину I Бестужева в Стокгольм не возвращать.

Курляндец Бирон погубил карьеру Бестужева-Рюмина-отца, а голштинец Бассевич попытался «задвинуть» его сына Михаила, но, к счастью, это ему не удалось. Слишком мало у российского кабинета было способных министров и умных дипломатов, и Михаилу Петровичу сразу нашли применение во всё ещё горячем курляндском деле.

В Стокгольме к Михаилу Петровичу приходила жена Войнаровского, племянника Мазепы, и предложила ему 10 тысяч ефимков, если он будет ходатайствовать перед Петром I об освобождении мужа, сосланного в Сибирь. Бестужев, как пишет Бантыш-Каменский, просьбу отринул.

Отозванный в результате происков голштинцев из Швеции, чрезвычайный посланник М.П. Бестужев-Рюмин в мае 1726 года отправился в Варшаву «хлопотать» в пользу зарвавшегося в своих непомерных амбициях светлейшего князя А.Д. Меншикова. Там ему пришлось взаимодействовать вместе с полномочным министром П.И. Ягужинским (1683—1736), уже прибывшим на польский сейм в Гродно с задачей не допустить утверждения Морица Саксонского курляндским герцогом. Двадцатью годами ранее польскому сейму, этому шумному, вольному и неспособному к решениям институту, по поручению Карла XII «выкручивал» руки шведский генерал Арвид Хорн, добиваясь признания Станислава Лещинского королём Польши. Теперь времена изменились, и с сеймом стали «разбираться» русские дипломаты.

Между тем Мориц Саксонский (1696—1750) был уже избран курляндским дворянством и как жених очень нравился курляндской вдове Анне Иоанновне, но он никак не устраивал Меншикова, потому что светлейший сам возжелал стать курляндским герцогом. Абсурдность и несообразность всей затеи выяснилась для русских посланников в первые же дни работы сейма, и Петербург был вынужден просить М.П. Бестужева-Рюмина и П.И. Ягужинского предложить в качестве кандидатов в курляндские герцоги других претендентов. Это метание из стороны в сторону ещё более подорвало позицию русских эмиссаров в Гродно. Ягужинский, главный ответственный в этом неблагодарном предприятии, нервничал, справедливо раздражался позицией Петербурга и стал вести дело из рук вон плохо и безответственно. Бестужев, выступая на вторых ролях, мог жаловаться на создавшееся положение только сестрице Аграфене, княгине Волконской. Он писал ей, что напрасно ждал от Павла Ивановича проку — «человек этот совсем плох». Бестужева особенно возмущало положение, при котором наисекретнейшие дела его посольства поручили вести секретарю из местных поляков Голембовскому.