Тайная сторона дела Пеньковского. Непризнанная победа России - Анатолий Максимов

Я снова молчал, боясь вспугнуть повествование. Хотя вопросы были готовы выпрыгнуть из меня. Но я сдержался. А она продолжала.

— Поселился он с матерью, Таисией Яковлевной. Ни он, ни она о прошлом своем не рассказывали, кроме того, что до этого жили на юге… Где вынуждены были лечиться — сын был участником войны, говорила она. Переехали они сюда, в среднерусскую полосу, по рекомендации врачей…

Вот тут и вспомнилось, что звать мать Пеньковского Таисией, вот отчество? Больше память мне не подсказала ничего. Я спросил:

— У него были ранения?

— Она говорила, что он имел последствия после контузии…

Это я знал: у Пеньковского было серьезное ранение головы и челюсти. Контузия! От этого ранения человек может болеть всю жизнь.

Валентина Николаевна продолжила рассказ:

— Мать что-то беспокоило. Мне казалось, что она сдерживала себя в беседах о прошлом ее семьи. К ним никто не приезжал и, как мне представляется, почти никто не писал. Правда, сам он в году три-четыре раза уезжал куда-то… Говорил, что к родственникам… Но это были короткие, однодневные визиты…

И вот тут искрой пробежал по мне «момент истины».

— …лет через пять-семь по приезде в город Олег Владимирович похоронил мать, а теперь вот сам лег рядом с ней…

Я молчал, оглушенный: «Олег Владимирович?!» Такие совпадения бывают весьма редко. Это именно он. А собеседница с хорошо поставленной дикцией и логикой учителя продолжала:

— Только в пятидесятилетие Победы мы по-настоящему узнали, что Олег Владимирович — боевой фронтовик. Он награжден редким, как говорили, орденом Александра Невского….

В голове промелькнуло: опять совпадение — уже третье, если имя матери совпадает.

— …о себе он рассказывал весьма скупо. У нас была проблема — мы не смогли оповестить никого из его близких или знакомых… Не было ни адресов, ни телефонов. Да и мать он хоронил один… — моя собеседница сделала паузу. — Это выглядело странным, но… Мы пытались разыскать на почте адрес, кому он посылал раз в год телеграмму. Но послания были простыми и их не фиксировали с полной тщательностью… Тем более сейчас, после девяносто первого года… Телефонных разговоров он не вел…

Я решил прервать монолог.

— А мы можем посетить его могилу? Или она не ухожена и неудобно постороннему идти туда? Знаете, так бывает…

— Только не у нас! — решительно прервала мои сомнения Валентина Николаевна. — В этом отношении — все в порядке. Могила прибрана. Скромная доска простого мрамора с надписью. На средства фронтовиков — так уж у нас принято… Они сами это делают…

Мы вышли на улицу. Прошли переулками к местному кладбищу. И здесь, на краю обрыва, оказались под сенью крупных акаций. Две могилы расположились чуть в стороне от остальных. Их отделяли от общих захоронений деревья. Тишину нарушали голоса птиц да жужжание пчел.

Передо мной находилась общая каменная кладка в виде квадратного контура из крупного неотесанного камня с ровным внутренним газоном травы, которая была аккуратно подстрижена, и две низкие вертикальные стелы из белого бетона с вмонтированными в них квадратными мраморными досками.

На левой: Олег Владимирович, воин чести и сын трагической судьбы.

— А фамилия? — невольно вырвалось у меня, после того как я взглянул на стелу с именем матери, где стояло: «Шивцова Таисия Яковлевна».

— Фамилии у них были одинаковые, но Олег Владимирович на своем смертном одре просил его имя на могиле не писать.

— Почему?

— Это была воля умирающего, — ответила Валентина Николаевна. — Правда, он добавил еще, что одного имени на двоих достаточно.

— А надпись: «воин чести…»? Это чья мысль? — настойчиво выяснял я, надеясь прояснить ситуацию.

— Это тоже его пожелание. Как-то, еще в начале болезни, он сказал мне, что… Впрочем, дословно: «мое время не наступило…» Тогда я подумала, что он говорит о смерти. Но позднее поняла, что «время» означает встречу с кем-то после его кончины. Но ясности в этом вопросе у меня нет…

Сомнения покидали меня. Мы молчали, отдавая дань памяти этому неординарному человеку, которого знали каждый по-разному. Я — по различным публикациям о нем и его жизни до шестьдесят третьего года, а она — с конца шестидесятых годов, после его гражданской смерти.

Валентина Николаевна, прервав молчание, сказала:

— Я уже говорила, что никого из близких их мы не нашли. Правда, в канун ухода из жизни, дней за пять, Олег Владимирович попросил позвонить по телефону в Москву… После его кончины…

— У вас сохранился номер? — быстро спросил я.

— Нет. Он просил позвонить и уничтожить его…

— И вы так сделали?

— Да. Это была воля умирающего. Это важный христианский обычай… — твердо ответила моя собеседница.

— Что он просил передать? — допытывался я.

— Только то, что его уже нет… Нет в живых. И все.

Так вот как Олег Владимирович подал знак о себе. Своим и… мне. Он ушел от нас и разрешил позвонить «кому-либо», возможно, мне. Как и в профессиональной работе, он действовал на упреждение.

— Валентина Николаевна, — продолжил я уточнение, — почему вы так думаете: «после кончины»?

— В другой раз, еще раньше, он сказал, что будет однажды так: кто-то заинтересуется его судьбой. Придет и заинтересуется. А у нас проблема — он кое-что оставил после себя и о себе…

— Рукопись? — холодея, спросил я.

— Да. И много. Причем он позвал к своей постели фронтовиков и меня. Сказал: «…это передайте в руки тому, кто будет серьезно интересоваться моим прошлым…» И отдал две папки, упакованные в плотную бумагу… Все заклеено…

Я молчал, завороженно смотря на владелицу информационного богатства. И ждал ее следующих слов, как путник в пустыне ждет глотка свежей воды.

— Одну папку он сразу отдал мне: «это мои награды». И добавил: «боюсь их оставлять дома…». Видимо, он намекал на возможную кражу… Это у нас бывает. Награды! Я видела его портрет в форме — одних орденов с полдюжины, — пояснила Валентина Николаевна.

Во мне боролись чувства: признаться в том, кто я такой, или не торопить события. Я спросил:

— Кому вы вручите эти бумаги?

— Только тому, кто докажет серьезность намерений к памяти Олега Владимировича. По их использованию, конечно… И документально подтвердившему право на ознакомление с ними, — по-учительски четко сформулировала директриса проблему.

Что я мог представить на ее суд? Ветеранское удостоверение, где говорится, что я прослужил сорок один год и имею звание капитана первого ранга? Там даже нет фотографии… Допустим: я приношу паспорт и это удостоверение. Еще — членское удостоверение Ассоциации ветеранов внешней разведки с пометкой «член правления»? А дальше? И поверит ли она в мои благие намерения?!