Посол эмира - Клыч Мамедович Кулиев

Посол задумался, но, вместо того, чтобы ответить Ахмеду, обратился через меня к Степанову:

— Я думаю, для ночлега следует выбрать более открытое место. Зачем оставлять вещи в таких зарослях?

Степанов бросил поводья от своего коня Нигматулле-хану, тучному мужчине с торчащими, как у таракана, усами, и, улыбаясь, сказал:

— Мой долг, господин посол, благополучно доставить вас в Ташкент. Я отвечаю за вашу жизнь, и, если бы с вами что-то случилось, не сносить головы и мне… — Он так тяжело вздохнул, будто неотвратимая беда уже нависла над ним. — Вы — гости самого Ленина, этим сказано все! Представьте себе, что я был бы гостем вашего эмира, — заботились бы вы о моей безопасности? — И, не дожидаясь ответа, заключил: — Вот так же и я…

Что мог сказать посол? Гость есть гость, и ему остается лишь подчиниться хозяину. А хозяином нашим был он, Степанов. И хотя опасения посла, как мне казалось, от этих слов не развеялись, мы уложили свои вьюки в наспех разбитом шатре, поодаль от тамариска, а переметную суму с документами спрятали отдельно, чтобы она не бросалась в глаза.

Судя по всему, Степанов ощутил наше беспокойство. Подойдя ко мне, он сказал с легкой обидой в голосе:

— Скажите господину послу, что ваши тревоги напрасны. Наш Нигматулла-хан чуть не десять лет провел в этих зарослях… Эй, пойди-ка сюда! — крикнул он. Нигматулла-хан подбежал, отдышался, козырнул. — Ну-ка, скажи, сколько лет ты скрывался в этих местах от царской жандармерии?

— Семь с лишним! — четко рапортовал тучный Нигматулла-хан.

— Слышали? — обратился ко мне Степанов, протягивая пачку папирос. — Нигматулла-хан родом из Керки, бывший ремесленник. У него там что-то не сложились отношения с полицией — угодил в тюрьму. Потом убил стражника, бежал, примкнул к большевикам, а сейчас считается у нас младшим командиром… — Он снова повернулся к Нигматулле-хану: — Ты смог бы сейчас, в темноте, найти дорогу в Керки?

— В Керки? — удивился Нигматулла-хан. — Да не только в темноте, но еще и с завязанными глазами доеду!

— А где мы находимся? — не удержался я от вопроса.

— Это ж Йылгынлы! — сказал он как о чем-то само собой разумеющемся и лихо подкрутил тараканьи усы. — Тут рядом тропа проходит сквозь тамарисковые заросли, только сейчас, по темноте, ее не найти. А вообще-то по ней часа за три-четыре к Амударье выйти можно, и, если пришпорить коня, вскоре окажешься в Керки. Проще и быть не может…

Все это я передал послу. Он подумал и еще раз напомнил, что за Степановым надо следить очень внимательно.

Всю ночь я боролся со сном, искоса, сквозь опущенные веки наблюдая за Степановым. Тот не ложился, но и не отлучался на сколько-нибудь заметное расстояние: все время оставался на глазах. А еще до того как лечь, беседовал с нами, отдавал приказы своим бойцам, шутил, пил чай, закусывал в нашем обществе… Он был совершенно спокоен! Между прочим рассказал и о том, что в прошлом году был в Москве, видел Ленина…

В разгар беседы к Ахмеду подошел один из наших бойцов и на языке пушту сказал:

— Господин капитан, что-то Говсуддин занемог, мечется…

Это был пароль, означавший, что произошло нечто важное. Ахмед вскочил на ноги и поспешил за бойцом, а мы продолжали беседу так, как будто нас ничто не обеспокоило: ну, заболел боец, отлежится — поправится.

И все же Степанов что-то учуял, он не поверил в наше спокойствие. Подозвав Нигматуллу-хана, он велел ему найти фельдшера, встал и поспешил в ту сторону, куда пошел Ахмед. Не отстал от него и я.

Одного из наших джигитов мы застали лежащим на земле. Он не переставал стонать и то и дело хватался за живот. Подоспел и солдат с рыжими усами, склонился над «больным», влил ему в рот какое-то зелье…

Ахмед незаметно отделился от нас и исчез.

Подошел посол.

— Что с ним? — озабоченно спросил он у рыжеусого.

— Похоже, приступ холецистита, думаю, что скоро успокоится, — сказал рыжеусый.

Погода была неуютная. От плотного тумана вдруг стало зябко, луну и звезды затянули облака, и казалось, вот-вот хлынет дождь…

Вдруг в нескольких шагах от нас раздался выстрел и вслед за ним крик:

— Стой!..

Выстрел повторился еще и еще…

Степанов рванулся к шатру, Нигматулла-хан — за ним.

Посол шепнул мне: «Мы попались… Беги туда, а я присмотрю за Степановым…»

Я бросился на звуки выстрелов. За мною следом — Нигматулла с двумя бойцами.

— Что здесь произошло? — спросил я джигита, который стрелял.

Он кивнул в сторону тамарисковых зарослей и сказал:

— Оттуда вышел человек. Я спросил — кто? Он не отозвался, а побежал назад. Я стал стрелять, но он, видимо, успел унести ноги.

— Да, наверное, кабан! — с улыбкой сказал Нигматулла-хан. — В этих местах кабанов видимо-невидимо! — Но все напряженнее вглядывался в тамарисковые заросли. Потом еще более уверенно заявил: — Определенно кабан! Человеку здесь неоткуда взяться.

— Нет, это был именно человек! — резко возразил наш джигит и добавил: — Пошли! Он не мог уйти далеко. — И первым бросился в заросли.

Едва заметным жестом Нигматулла-хан скомандовал своим бойцам следовать за нашими, а мы возвратились обратно и доложили послу и Степанову о происшествии.

Степанов и бровью не повел, выслушав наш рассказ. Что касается посла, то ему спокойствие начало изменять. Он озирался по сторонам, нервно покашливал, ковырял носком сапога землю… При этом лицо его оставалось безмятежным и невозмутимым, как всегда. Нам вообще не приходилось когда-либо видеть, чтобы Мухаммед Вали-хан утратил равновесие, мы не слышали его повышенного голоса, он постоянно был исполнен чувства собственного достоинства и даже в разговорах с эмиром оставался самим собою — рассудительным, ровным, степенным… Но сейчас, как мне казалось, посол с трудом справляется с собою.

Прибежал один из бойцов, в нерешительности остановился в сторонке.

— Что случилось? — спросил его Нигматулла-хан.

Они о чем-то коротко и очень тихо поговорили, и, обернувшись к Степанову, Нигматулла-хан сказал:

— Можно вас на минутку, товарищ командир?

Степанов извинился перед послом и удалился. И тут Мухаммед Вали-хан снова сказал мне:

— Кажется, мы в ловушке…

Я не успел ответить ни слова — вернулся Степанов.

— Ерунда! — объявил он. — Какой-то солдат с оружием сбежал в направлении Мазари-Шарифа. Не вернется сам — приведут на аркане… — И искоса глянул на посла, будто ожидая его реакции. В ночной мгле трудно было различить, что это был за взгляд, но мне почему-то казалось, что он был зловещим и в то же время испытующим.

Послышался топот копыт, всадники — не менее четырех — скакали явно в сторону Мазари-Шарифа.