Буденный - Борис Соколов

11 июня 1937 года Буденный в составе Специального судебного присутствия осудил на смерть Тухачевского, Якира, Уборевича, Корка и их товарищей. В записке Сталину об этом процессе Семен Михайлович писал: «Тухачевский пытался популяризировать перед присутствующей аудиторией на суде как бы свои деловые соображения в том отношении, что он всё предвидел, пытался доказывать правительству, что создавшееся положение влечет страну к поражению и что его якобы никто не слушал. Но тов. Ульрих, по совету некоторых членов Специального присутствия, оборвал Тухачевского и задал вопрос: как же Тухачевский увязывает эту мотивировку с тем, что он показал на предварительном следствии, а именно, что он был связан с германским генеральным штабом и работал в качестве агента германской разведки еще с 1925 года. Тогда Тухачевский заявил, что его, конечно, могут считать и шпионом, но что он фактически никаких сведений германской разведке не давал…»

Буденный также отметил: «Тухачевский с самого начала процесса суда при чтении обвинительного заключения и при показании всех других подсудимых качал головой, подчеркивая тем самым, что, дескать, и суд, и следствие, и всё, что записано в обвинительном заключении, – всё это не совсем правда, не соответствует действительности. Иными словами, становился в позу непонятого и незаслуженно обиженного человека, хотя внешне производил впечатление человека очень растерянного и испуганного. Видимо, он не ожидал столь быстрого разоблачения организации, изъятия ее и такого быстрого следствия и суда…»

Буденный знал, что Тухачевский собирался добиться смещения его с Ворошиловым с высоких постов, и видел в нем своего врага. Вряд ли Семен Михайлович верил, что Тухачевский – заговорщик и шпион, вся биография Михаила Николаевича заставляла поставить этот тезис под сомнение. Правда, после реабилитации Тухачевского и других Буденный оправдывался: «Люди на следствии и на суде признавались в самых страшных преступлениях! Как я мог не поверить». Но на самом деле Буденный предрешил их участь уже до суда, когда одобрил арест Тухачевского. А на суде, как он однажды признался, просто выполнял волю Сталина.

Признание это последовало при следующих обстоятельствах. В начале 1960-х годов военному историку В. Д. Поликарпову довелось быть редактором второго тома буденновских мемуаров «Пройденный путь». Он так вспоминал о своей встрече с маршалом: «Адъютант, он же литературный работник Буденного, полковник Молодых, с нарочито серьезным взглядом, будто предупреждающим: „Вот сейчас он вам задаст“, провел нас в большую залу, уставленную посередине столами буквой „Т“. Навстречу, из-за большого письменного стола вышел декоративно-петушистый, с развесистыми усами невысокий мужичок, подал руку первому шедшему, начальнику Воениздата генералу Копытину, затем – поочередно его заместителю полковнику Маринову, главному редактору мемуарной редакции полковнику Зотову, наконец, мне, тогда подполковнику.

– Ну-с, с чем приехали? – спросил маршал. – Садитесь!

Вслед за нами вошел и тоже сел за длинный стол второй «литработник» – отставной полковник-кавалерист С. В. Чернов.

– Мы должны предварительно доложить вам, товарищ маршал, наше первое мнение, – начал Копытин, – и договориться о дальнейшей работе над рукописью…

– А какая там еще работа? Там все сделано. Ведь так? – обратился маршал к Чернову.

– Как будто старались… – ответил тот.

– Ну вот, пусть редактор доложит… – добавил Маринов.

Я взял написанное заключение (оно занимало чуть больше страницы машинописного текста) и стал внятно, с акцентом в нужных местах, читать.

Естественно, вначале речь шла вообще о пользе мемуаров, в особенности написанных такими крупными военачальниками, как маршал Буденный. Это принималось как должное и автором, и его литературными работниками. Спокойно воспринимали это и мои начальники. Но вот дело дошло до того, что в рукописи дана необъективная, более того – неверная характеристика таких полководцев и военных деятелей, как ставшие в 1937 году жертвами сталинского произвола M. Н. Тухачевский, И. Э. Якир, В. М. Примаков и другие. С этим автор примириться не мог.

– Да ведь они троцкисты! – воскликнул он.

– Троцкистами они были постольку, поскольку служили под начальством Троцкого, председателя Реввоенсовета республики, – не смолчал я. – В таком случае и вас кто-нибудь вправе отнести к троцкистам. Ведь служили же под его начальством? Выполняли его приказы? А если бы не выполняли, что бы с вами было?

– Ну да! Еще чего! Ведь они вместе с Троцким хотели красную конницу погубить! – не унимался Буденный.

– А как же Примаков? Он же кавалерист, да еще какой! Тоже конницу, что ли, хотел загубить?! – не мог промолчать я.

– Примаков – то другое дело, – продолжал Буденный. – Примакова я, ох, как любил. Это конник так конник. И я хотел его любым способом защитить. Но когда он сам, на суде, признался, что состоял в контрреволюционной организации и они намеревались заарестовать весь Кремль, то что тут оставалось и мне делать? Защищать? Это отпадало.

– Но разве вы не знаете, как выбивались из подсудимых самооговоры? – спросил я.

– Это теперь легко сказать, а тогда…

– Товарищ маршал! – перешел на более высокую ноту и я. – Вы не можете забыть, что вы были одним из членов суда над этими военачальниками, и это решение суда отменено за отсутствием состава преступлений, и эти лица посмертно реабилитированы, а те, кто их преследовал, заклеймены позором. Не пришлось бы и вам оправдываться, признавать свою вину? Так, может быть, это следовало бы начинать с этой рукописи, а не усугублять ею прошлое, связанное с Военной коллегией под председательством Ульриха?

Я видел, как Копытин и Маринов устремили на меня глаза, а Михаил Михайлович Зотов чуть не с улыбкой подбадривал меня: давай, мол, давай, Вася!

– А вот вы и не знаете, как все это было, – заговорил Буденный. – А было вот как: уже поздно вечером позвонил мне на дачу Сталин: так, мол, и так, завтра с утра в Военной коллегии будут судить троцкистов-террористов, и тебе, Семен, надо там быть – членом суда; да смотри – слабины не давай, их расстрелять надо будет. Что тут делать? Приказ Хозяина – это приказ.

– Ну, и вы исполняли его ретиво, – заметил я.

– Как положено, – подтвердил маршал. – Тут либо грудь в крестах, либо голова в кустах. Разве это не понятно?»

Думаю, что в этой беседе Семен Михайлович не лукавил. Показательно, что он ни словом не обмолвился ни о какой папке с секретными материалами о связях подсудимых с германской разведкой. А ведь сам Хрущев распространял слухи о такой папке, будто бы подброшенной Сталину немцами в провокационных целях. Буденному было бы очень выгодно сослаться в разговоре с явно не очень дружески расположенным к нему редактором на эту папку, чтобы хоть как-то оправдаться и убедить Поликарпова и остальных офицеров, что тогда, в 37-м, он действительно верил в виновность Тухачевского и остальных подсудимых. Однако ни о какой папке Буденный не говорил, что еще раз доказывает, что ее в природе не существовало (да и в материалах дела она никак не отражена). Зато Семен Михайлович честно признался, что и тогда в виновность Тухачевского не верил, а просто выполнял сталинский приказ, прекрасно понимая, что в случае отказа он сам окажется среди участников «военно-фашистского заговора». Опыт Гражданской войны, судьба Думенко и Миронова, расправа со всяческими оппозициями должны были научить его, как легко фальсифицируются расстрельные дела.