Аскольдова могила - Михаил Загоскин

— Видно, что так.

— Вот как она вырядилась, и, говорят, словно на брачный пир, так великий князь и вошел в терем. Ну уж тут, вестимо дело, долго бы с ним торговаться не стала; да вдруг, откуда ни возьмись, сын ее, княжич Изяслав. Он подал государю обнаженный меч и сказал: «Ты здесь не один, родитель мой, — пусть сын твой будет свидетелем!» — У великого князя так руки и опустились.

— Кто знал, что ты здесь? — сказал он, бросил меч наземь и ушел из терема.

— И не казнил ее?

— Не только не казнил, да еще простил и, как говорят, отдал ей в удел землю Полоцкую.

— Эко диво, подумашь!

— Ну вот поди ты!.. И все надивиться не могут, ума не приложат, что с ним сделалось? Бывало, ему голову смахнуть, как шапку снять! Чай, и ты слыхала Вахрамеевна?

— И, батюшка, всего не переслушаешь! Да и что нам до того, что деется в княжеских палатах: люди мы мелкие. Скажи-ка, лучше, мое солнышко весеннее, зачем изволил ко мне пожаловать? Иль есть нуждица какая?

— Есть, бабушка, есть.

— А что, уж не зазнобушка ли какая? Не сокрушили ли добра молодца очи ясные? Не приглянулась ли тебе какая красоточка? Так что ж — попытаемся: ее не приворожу, так авось тебя отшепчу.

— Эх, нет, Вахрамеевна!

— А что ж, мой кормилец? Чем себя губить, лучше горю пособить.

— Да речь не о том; я пришел к тебе затем, чтоб ты поворожила, где нам отыскивать нашу пропажу.

— Пропажу?

— Да, у нас в селе Предиславине дней пять тому назад украли серебряный кубок.

— Вот что! Пожалуй, батюшка, пожалуй, зачем не поворожить.

— Так ты угадаешь?

— Угадать не устать, да только бы, кормилец, было и мне за что тебе спасибо сказать.

— Прежде поворожи, а там посмотрим.

— Эх, батюшка, батюшка! Да ведь дело-то таковское: от старшего наказано даром не ворожить, рук не подмажешь — язык не повернется.

— Ну, ну, вот тебе две ногаты! — сказал Садко, вынимая их из кошеля. — Да смотри, Вахрамеевна, не вздумай меня морочить: ведь я не кто другой.

— Только-то? — пробормотала старуха, посматривая на две мелкие монеты, которые Садко положил ей на ладонь.

— Отгадаешь, так еще дам.

— Еще!.. Знаем мы, батюшка: ведь все посулы тороваты, а как придет до расплаты, так и в кусты. Ну, да так и быть, мы люди знакомые, — прибавила старуха, завязывая монеты в уголок изношенной тряпицы, которая служила ей платком. — Смотри-ка, кормилец, сиди смирно: не шевелись, не говори, а пуще всего не моги тронуться с места, а не то худо будет. Да постой-ка, батюшка, скажи мне, как ты мекаешь, чай, это спроворил кто ни есть из домашних?

— Сдается, что так, бабушка.

— Так нишни, кормилец, у меня вор-то сам скажется.

Старуха подошла к котлу и помешала в нем железным ковшом. Вода в котле закипела, густой пар поднялся кверху, сова захлопала глазами, черный кот замяукал, а колдунья, продолжая взбалтывать воду, запела отвратительным голосом: