Тайны великой пустыни. Миражи Такла-Макан - Наиль Ахметшин

_{Ковровый бизнес}

Особый разговор о деревянных дощечках с письменами. Это, пожалуй, одни из самых ценных находок, поскольку они озвучили голоса далекого прошлого. С тех пор, как в начале XX века в Синьцзяне обнаружили первые экземпляры, к настоящему времени их общее число перевалило за десятки тысяч единиц. Они найдены на караванных путях и в оазисах пустыни; среди них послания и указы правителей, личная переписка, распоряжения по хозяйству, долговые расписки и многое другое. Тексты на различных языках дали возможность почувствовать пульс и ритм жизни древнего Шелкового пути.

Потихоньку подкралось обеденное время, и я охотно представил себе раскаленный тандыр с нежнейшей бараниной и хрустящими лепешками внутри, других вариантов по части применения в этих местах дров у меня не возникало. Однако хотанцы в один голос уверяли, что зимой в их краях очень холодно. Заглянув в китайский справочник, я отчасти признал свою неправоту, но сомнения в душе россиянина, не понаслышке знакомого с настоящими морозами, остались.

Поскольку с предстоящей трапезой захотелось отведать алкоголя хотанского производства, предварительно следовало найти достаточно солидный продовольственный магазин с соответствующим ассортиментом. В мусульманском городе, даже в Китае, возникают частые заминки с приобретением напитков более крепких, нежели пиво.

Поиски растянулись примерно на четверть часа, пока я не наткнулся на хорошие местные вина. Взгляд остановился на бутылке (0,7 литра) с броской черно-красно-золотистой этикеткой, которую уже видел в Урумчи. Еще тогда я решил купить ее в Хотане, отдав предпочтение спиртным напиткам, изготовленным в административном центре. Заодно сэкономил полдоллара, она обошлась в 8 юаней, а в Урумчи указанная бутылка стоила 12.

Вино по-китайски называлось «мэйгуй» (роза), но, к счастью, оно не имело ничего общего с дешевым розовым «портвейном» замечательной студенческой поры. Порадовали его приятный аромат, темно-красный цвет и небольшое количество сахара; на этикетке бутылки художник запечатлел китайскую традиционную чарку из бронзы на трех ножках, памятник которой пекинские власти недавно по-чему-то поставили неподалеку от посольства России в КНР.

Через минуту к столику подошел изрядно выпивший, грязный и полураздетый человек, явно смахивавший на отечественных алкашей или «бомжей», и стал просить милостыню. В первый момент я даже чуть опешил, так как никак не ожидал увидеть здесь подобной экзотики. Мужчина не походил на ханьца или уйгура, но уверенно говорил на обоих языках.

Нищих в современном Китае немало. Зачастую это уроженцы наиболее отсталой провинции Хэнань, где проживают всего около 100 млн. человек. Они весьма назойливо попрошайничают на вокзалах и улицах крупных городов. Ближе к национальным праздникам либо накануне важных политических мероприятий полиция быстро и четко решает эту проблему, но со временем все возвращается на круги своя.

В городах Синьцзяна я изредка встречал совершенно иных нищих, хотя не уверен, что данное слово к ним вообще применимо. Это были скорее настоящие дервишы— члены своеобразного суфийского (от араб, суф— грубая шерстяная ткань) братства, нищенствующие бродячие аскеты, осознанно не имеющие какого-либо личного имущества. Подобным образом они подчеркивают тот особый смысл, который придается в суфизме учению о добровольной бедности и довольствовании ничтожно малым.

Первые аскеты были еще среди сподвижников Мухаммеда. Своей конечной целью суфии считали и считают уничтожение личностных качеств и замену их божественными либо прямое соединение с божественной истиной. Эта философия оказала мощное влияние на классическую поэзию исламского мира. Прославленный поэт-суфий Джалаладдин Руми, живший в XIII веке, писал: