Новые миры взамен старых - Ирина Владимировна Скарятина

памятника Виктору Эммануилу132 и проходит, заменив старую пыльную дорогу, около Форума и Колизея, на одном участке сопровождаемое огромными чёрно-белыми плакатами, наглядно демонстрирующими размеры, рост и упадок Римской империи в разные века под властью разных цезарей; новые масштабные раскопки, что вскоре позволят увидеть Большой Цирк; тщательный уход за всем, что связано с историческим прошлым, и модернизация всего, что касается сегодняшней жизни: отелей, магазинов, ресторанов, театров, парков и автобусов; Музей фашизма, рассказывающий о развитии державы при Муссолини, – каждая деталь выполнена с предельной эффективностью.

Собор святого Петра и Ватикан также ремонтировались и приводились в превосходное состояние, пока папа римский, находясь в согласии с итальянским правительством, проводил лето за городом.

В прежние времена я несколько раз бывала в Ватикане; дважды – вместе с Маззи на аудиенциях у папы римского. И вот, проходя через один из залов для приёмов, я вспомнила историю о том, как мои дальние родственники, князь и княгиня Б. и две их дочери, ожидавшие личной аудиенции у Его Святейшества, покрыли себя там позором, появившись слишком внезапно и необычно. Приехав несколько раньше, они небрежно прислонились к большим белым дверям и болтали, как вдруг те распахнулись и вся компания ввалилась внутрь, растянувшись у ног главы католической церкви. Даже хуже того, князь Б. зацепился за дверную ручку своим камергерским ключом (российским орденом, который по непонятной причине неизменно носили очень низко на левой фалде мундира) и висел там самым неподобающим образом, пока папа римский, придя на помощь, любезно не освободил его без малейшего намёка на улыбку, будто всё так и должно было случиться.

"И это, – нравоучительно заметила Маззи, закончив рассказывать мне сей анекдот, – урок безупречных манер".

Пожалуй, одной из наиболее впечатляющих сцен современной Италии является выступление Муссолини на его собственном форуме, названном в его честь. Расположенный недалеко от Рима, тот является аналогом античных форумов цезарей, где императоры и консулы обращались к публике. Вдохновлённый их примером, Иль Ду́че гремит со своей трибуны в окружении личной охраны, состоящей из пятисот молодых парней – отборных спортсменов и студентов, самых опытных во всей Италии. В тот день, когда мы его услышали, толпа была огромной и бурно, с энтузиазмом его приветствовала. Но хотя большинство и ликовало в манере, напоминавшей о гитлеровцах и их хайлях, всё ж раздалось несколько несогласных голосов и иронических комментариев, высказанных, однако, с той осторожностью, что характерна для современной Италии.

"К чему всё это нас приведёт?" – тихо спросил молодой человек у своей спутницы. Они стояли рядом с нами на протяжении всей церемонии и, определённо будучи настроены враждебно, критиковали каждое слово Иль Ду́че да и всё действие в целом. "Это нелепо – изображать из себя цезаря в такие дни, как наши, но ты же знаешь, чем всё в итоге закончится".

"Замолчи, пожалуйста!" – прошептала девушка и нервно на нас поглядела.

"Всё в порядке, мы всего лишь форестье́ри", – в ответ прошептала я, и, хотя это, похоже, её успокоило, она покачала головой, повторив: "Молчи", – и вскоре его увела.

"Да, да, это очень красивая речь, – пробормотал мужчина – очевидно, рабочий в своём лучшем воскресном костюме. – Но что с того толку? Война, готовность, война … Я от всего этого устал. Мне хватит и одной войны в моей жизни".

"Я б умерла, если б мои мальчики ушли на войну, – вздохнула хорошо одетая дама, вытирая глаза. – Мне и так нет покоя. У меня разрывается сердце от каждой телеграммы, от каждой газетной заметки, от каждого телефонного звонка".

"Стыдись, – быстро ответила молодая женщина, стоявшая рядом с ней. – Ты должна гордиться тем, что у тебя четверо сыновей, которых можно отдать Италии, даже пожертвовать ими, как мать Гракхов133, ради нашей Ля Па́трия".

"Тебе легко говорить, – парировала первая, – твои-то мальчики пока что младенцы".

"А он ещё называл себя социалистом!" – засмеялся мужчина, добродушно проталкиваясь мимо нас к выходу.

Но в целом такие замечания были немногочисленны и не повлияли на тот огромный энтузиазм, с коим была встречена речь Иль Ду́че. Фашизм снова восторжествовал и распространился во всех направлениях, даже на итальянский корабль, который неделю спустя нёс нас домой.

Компания молодых студентов-фашистов, направлявшихся посетить Америку, сидела рядом с нами в обеденном зале и во время пересечения океана потчевала нас "Джовине́ццей" и превосходными тостами в честь Муссолини, за которыми следовали речи поскромнее – в честь короля и наследного принца. Элегантно одетые в чёрное и постоянно отдававшие друг другу фашистское приветствие, они были красивыми и крепкими ребятами, в основном спортсменами, совершенно адекватными во всех отношениях, пока речь не заходила о фашизме. Тогда они напрягались и, возбудимые и нервные, вмиг переходили в оборону, будто готовые драться с каждым, кто усомнился бы в их политических принципах.

Однажды вечером за ужином, когда те были особенно шумны и мы не могли расслышать друг друга, Вик попросил меня что-то ему передать, однако что именно, я не смогла разобрать. Я передала ему по очереди соль, сахар, сливки, бутылку кьянти и хлебницу, но, по-видимому, всё оказывалось не тем, поскольку он продолжал выкрикивать какое-то слово. Наконец, придя в сильное раздражение, он приложил ладони рупором ко рту и заорал своим лучшим, похожим на сирену, моряцким голосом: "Перец! Я просил перец!" – победоносно перекрыв все прочие звуки в обеденном зале.

Мгновенно за соседним столиком что-то произошло: наступило затишье, потом полная тишина, и в следующий миг предводитель студентов вскочил на ноги, его щёки алели, а глаза вылезли из орбит.

"Фрате́лли134! – вскричал он. – Вы это слышали? Американский офицер приказал, чтобы мы заткнулись. Могут ли фашисты стерпеть такое оскорбление?"

"Нет, нет, нет!" – завопили они в унисон, а затем с разъярёнными лицами повернулись к Вику, который невинно сидел к ним спиной, не понимая, что происходит, и целую минуту беспрестанно его освистывали и оскорбляли.

"Что всё это значит? Что они сейчас делают?" – спросил он, удивлённый необычной формой, которую приняло их возбуждение.

"Они освистывают и оскорбляют тебя, дорогой", – ответила я, а пожилой итальянский джентльмен, также сидевший за нашим столиком, наклонился к студентам, которые к этому времени уже собрались в гневную кучку, и сказал: "Не будьте глупцами, ребята. Синьор просто попросил перец".

Они тут же притихли, и их лица расплылись в улыбках.

"И это, – заметил американский журналист, сидевший рядом со мной, – лишь доказывает, сколь сильно нервничают во всём мире бедные детки, когда дело доходит до защиты тех 'измов', за