Княгиня - Петер Пранге

Оказавшись в обсерватории, Кларисса упала на диван. Неужели услышанное — правда? Мысль была настолько чудовищной, настолько необозримой и неохватной сознанием, что превышала все пределы воображения. Клариссе казалось, ее голова слишком мала, чтобы вместить, осмыслить это событие. Донна Олимпия — отравительница? Женщина, в чьем ломе она провела столько лет? Помогавшая ей словом и делом, когда могла и как могла? Та, которая была ей и подругой, и сестрой, и матерью? Ближайшая советница папы? Нет, такого просто быть не может! Клариссе чудилось, что ее голова вот-вот расколется, точно орех под ударом молотка. Да, ее кузина неравнодушна к власти, ей нравится повелевать, судить да рядить — и это с каждым годом, проведенным в палаццо Памфили, становилось Клариссе все яснее. Но извести родного мужа? Немыслимо! Исключено!

Сделав над собой огромное усилие, будто все ее члены налились свинцом, Кларисса уселась на диване. Из водопада мыслей в сознании все отчетливее зазвучала одна, подлая и беспощадная, вызывавшая у Клариссы ненависть к себе и все же простая и ясная настолько, что не внять ей было нельзя: если все это неправда, ужасающее недоразумение, заблуждение, ошибочность доводов — чем в таком случае угрожал монах? Что за тайна связывает его с донной Олимпией? И с какой стати кузина одаривает его деньгами? Отчего так боится его?

Когда стемнело, Кларисса поднялась, чтобы понаблюдать звезды. Может, это хоть отчасти успокоит ее, вернет каплю рассудительности и хладнокровия. Но мириады светил на черном небе выплясывали перед глазами княгини разухабистую тарантеллу. И будто из давным-давно минувших, канувших в небытие лет, словно из противолежащего мира вдруг зазвучал голос ее покойного супруга: «Без тебя я как корабль без рулевого в бушующем море. Я буду каждый день писать тебе». Те же слова говорил и синьор Памфили ее кузине там, в маленькой часовне палаццо, ранним утром в день своего отъезда в Испанию… Оба были тогда так нежны друг с другом, так ласковы, как возлюбленные.

Вдруг Кларисса вспомнила о разбитой по неосмотрительности вазе. Страх удавкой стянул горло. Если все услышанное ею правда, если все, что говорил проклятущий монах, верно и если Олимпия поняла, что их разговор кем-то подслушан, — что тогда?

Повинуясь импульсу, Кларисса подошла к двери и заперла ее на задвижку. Ибо приведшее ее в ужас подозрение настолько завладело ею, что породило еще один страх — за собственную жизнь.

Кларисса не могла сказать с определенностью, сколько часов провела она наедине с мучительными вопросами, но уже поздним вечером — от свечи в подсвечнике остался жалкий огарок — поняла, что больше ей не вынести. Необходима определенность. Хотя бы в одном.

Взяв со стола подсвечник, она тихо, чтобы никто не услышал, отодвинула задвижку и ступила в сумрак коридора.

Когда Кларисса кралась по уснувшему дому, сердце билось где-то у самого горла. Одна из ступенек громко скрипнула, Кларисса замерла, вслушиваясь в ночную тишину. Вроде все тихо. Только откуда-то доносилось отчетливое тиканье часов.

Наконец она приблизилась к цели. Открыв дверь в кабинет, где она подслушала злополучную беседу своей кузины, княгиня подняла подсвечник, чтобы лучше видеть. Кларисса надеялась обнаружить осколки разбитой ею вазы, но мраморный пол был чисто подметен, а дверь в соседнюю комнату, через щель которой княгиня наблюдала сегодняшнюю сцену, оказалась запертой.

— Что ты здесь делаешь?

Кларисса, перепугавшись, обернулась. Перед ней возникла Олимпия, тоже с подсвечником в руках. Ни смятения, ни расстроенности на лице не было и в помине — она выглядела, как всегда, спокойной и собранной, разве что лоб прорезали морщины то ли удивления, то ли недовольства.

— Я думала, ты захворала. Мне передали, что тебе нехорошо и что ты легла в постель. Что с тобой?

— Я… я не знаю, по-моему, что-то с желудком.

— Но ты же ничего не ела! Нет, тут дело в другом, меня не проведешь. — Покачав головой, Олимпия подошла ближе. — К чему тебе меня обманывать? Мы же столько знаем друг друга! Я понимаю, в чем причина.

Поставив подсвечник на стол, она вдруг взяла Клариссу за руку и поцеловала в лоб.

— Это из-за дурных известий в письме из Англии?

— Откуда ты знаешь? — спросила Кларисса, ей казалось, что рука Олимпии точно удав сжимает ее собственную, хотя в глазах кузины были сострадание и даже ласка.

— Вот, держи. — С этими словами донна Олимпия извлекла из рукава платья смятое письмо отца Клариссы. — Ты уж прости, что я прочла его. Я не нарочно, я даже не знала, что оно тебе, когда нашла его на полу у дверей. Ты не заметила, что потеряла его?

Олимпия смотрела на княгиню долгим, изучающим взглядом. Что он означал? Кларисса не смогла выдержать его и опустила глаза.

— Пожалуйста, прости меня, — из последних сил вымолвила она, высвобождая руку. — Наверное, я лучше пойду к себе.