Старая армия - Антон Деникин

— Ну, это — с благотворительной целью, вероятно…

Старший офицер батареи — человек порядочный, но попавший под влияние жены, подружившейся с «командиршей», только тем и спасался, что сам едко и остроумно высмеивал свое «падение». А поручик В-в испытывал не раз пренеприятное чувство, когда вдруг во время ужина прибежит за ним вестовой, и хозяин собрания подчеркнуто серьезно передает:

— Поручика В-ва требует командирша батареи.

— К исполнению служебных обязанностей, — добавит, скандируя, кругленький З-н.

И В-в, при наступающем общем молчании, проходя сквозь строй десятков иронических взглядов, проклинал, без сомнения, свою судьбу.

Скоро этот командир, по требованию генерала Завацкого, покинул бригаду.

В одной области семейных отношений бригадное общественное мнение расходилось с общепринятыми правилами условной морали…

Традиции войсковых частей оберегали свое общество от вхождения в него, путем офицерских браков, почему-либо неугодных элементов. Требования были не везде одинаковы. В одних частях считались с социальным положением, в других — с интеллигентностью, в третьих — только с репутацией той, которая должна была стать членом полковой семьи{Закон об офицерских браках говорил: «Невеста должна быть доброй нравственности и благовоспитанна… Кроме того, должно быть принято во внимание общественное положение невесты».}. В одних— реверс, т. е. 5-тысячный залог, установленный для офицеров, не достигших 28-летнего возраста, командиры требовали фактически, в других допускалась заведомая фикция, в виде купчей на неимеющую никакой цены недвижимость. Наиболее ригористически относились к неравным бракам в войсках гвардии, где офицерам по этой причине приходилось нередко оставлять полк. Я знаю часть (Нарвские гусары), в которой за время долголетнего командования полковников барона Штемпеля и Казнакова офицерам до чина ротмистра вовсе не разрешалось жениться. А кто не оставлял своего намерения, должен был уходить из полка…

Отчасти мотивы общечеловеческие, отчасти же условия военного быта приводили к существованию нелегальных семей. Если положение их в гражданском обществе — в особенности, где были дети — являлось фальшивым и тяжелым, то в военном оно усугублялось еще более. В свою очередь и гражданский закон, оберегая семейные устои, был безжалостен не только к «незаконным» родителям, но и к неповинным их детям. Даже впоследствии, когда «грех» покрывался браком, над детьми тяготело несмываемое пятно: «внебрачный» или «незаконнорожденный» — этот официальный штамп в документах преследовал человека в жизни, закрывая ему многие пути, доставляя много душевных мук.

Одна такая житейская драма, сделавшись достоянием широкой гласности, всколыхнула общественную совесть.

Полковник пограничной стражи, получивший бригаду в новом месте, где его не знали, и, страдая душой за судьбу своих детей, решился сделать в своем послужном списке изменение, изъяв отметку об их «внебрачности». Преступление его было обнаружено в высшем штабе, и полковник был предан суду за служебный подлог. Военно-окружной суд приговорил его к исключению со службы, с лишением чинов. Прошлое подверглось широкой огласке, семья осталась без средств к существованию…

Но, на счастье полковника, его делом заинтересовался В. Дорошевич. В «Русском Слове» появилась одна из самых ярких его статей, в которой он с потрясающей силой изобразил драму осужденного отца. Общество откликнулось на статью так быстро и так бурно, что уже через несколько дней бывший полковник писал в редакцию, что судьба его устроена и в помощи он больше не нуждается.

Только законом от 3 июня 1902 г. внесены были начала гуманности в этот больной вопрос.

И в нашей бригаде бывали случаи нелегальных сожительств, но они расценивались бригадным обществом различно. Одни замыкались в четырех стенах и не имели права никаких внешних связей; другие, давно уже сложившиеся в прочные семьи, пользовались полупризнанием. Вновь поступающим в бригаду холостым офицерам старшие советовали делать им визиты, как семейным; там бывало офицерство и пользовалось гостеприимством; и дамы появлялись иногда в тесном кругу своих близких, но никогда не показывались в официальных случаях — в общественном и бригадном собраниях.

Семейный вопрос обыкновенно регулировался при переводе или новом назначении. Были, впрочем, два случая, когда, с разрешения бригадного командира и с безмолвного согласия всей бригады, в глухой деревушке, без шума, в присутствии четырех свидетелей, священник благословлял давний союз. После этого бригадный адъютант подшивал к подлинному экземпляру приказа «дополнение» об изменении семейного положения NN, не рассылая копии в батареи… И новые члены бригадной семьи тихо и незаметно входили в ее жизнь.

В российской армии была только одна часть — Заамурский округ пограничной стражи — настоящая Запорожская Сечь… наизнанку — где общественное мнение не интересовалось вовсе метрическими выписями, и куда — в маньчжурскую глушь — в числе других житейских обстоятельств загоняло людей и запутанное семейное положение.

* * *

Рознь между родами оружия и службы — явление старое и свойственное почти всем армиям. У нас оно восходит к самому основанию регулярной армии. Великий основатель ее, Петр, предупреждая начинавшееся зло, поучал: «Все высшие и нижние офицеры, от кавалерии и инфантерии, и все войско обще: имеют в неразорванной любви, миру и согласии пребыть».

Этому «миру» препятствовали и исторический отбор — по сословному, имущественному, образовательному цензу; и привилегии по службе, привлекательность того или другого рода оружия; и целый ряд мелочей быта — ничтожных в отдельности, но вкупе создающих известные настроения.

Отношения между армией и гвардией общеизвестны. Когда в 1907 г. возник вопрос об увеличении состава гвардейских частей за счет сокращения численности армейской пехоты, в комиссии при Совете государственной обороны, состоявшей из генералов, умудренных опытом, из которых многие вышли из гвардейской среды, раздалось предостерегающее слово: «…при ревнивом отношении армейских офицеров к правам и преимуществам гвардии вообще, эта мера еще более усилит недовольство в армии, которое принципиально совершенно не желательно, а в настоящее время в особенности».

Армия, конечно, никогда не посягала на существование гвардейских частей, многие из которых имели выдающуюся боевую историю. «Ревнивое отношение» к гвардии обусловливалось не столько близостью ее ко двору, блеском формы, завидной стоянкой, сколько теми привилегиями — основанными на исторической традиции, а не на личных достоинствах — которые непосредственно задевали самолюбие армии и ее жизненные интересы.

Гвардия составляла замкнутую касту, в которую лишь изредка допускались переводы юных офицеров. Только какие-либо внутренние кризисы ослабляли на время этот ригоризм. Так, в годы, следовавшие за японской войной, ряд армейских генералов был назначен на командные посты в гвардейскую пехоту (Лечицкий, Леш, Некрасов, Шереметов, Яблочкин)… Вообще же всякое нарушение нормальной линии служебного движения в гвардии — будь то повышение в чине за отличные успехи в науках при окончании академий, будь то даже переводы по Высочайшей воле — встречали непреодолимое сопротивление среды. Вместе с тем офицеры гвардии шли свободно в армию с повышением в чине, что по гвардейской терминологии называлось «разменом»; полковники гвардейской артиллерии шли на армейские дивизионы и бригады; полковники гвардейской пехоты и кавалерии, на много лет обгоняя производством армейцев, почти все без исключения получали армейские полки.