Писатель, моряк, солдат, шпион. Тайная жизнь Эрнеста Хемингуэя, 1935–1961 гг. - Николас Рейнольдс

Если такая параноидальная практика была осмысленной, то в краткосрочной перспективе ее цель заключалась в укреплении Республики за счет сплочения сторонников, а в долгосрочной — в превращении Испании в марионетку Советов.

Орлов говорил своему неожиданному распорядителю литературного наследия, отставному агенту ФБР по имени Эдвард Газур, что это НКВД организовал поездку Хемингуэя в Испанию. «В результате усилий республиканского правительства, за спиной которого стояли Советы, Североамериканский газетный альянс [NANA] в Нью-Йорке заключил контракт с Хемингуэем…» Заявление Орлова трудно подтвердить и, даже если оно соответствует истине, это лишь часть истории. В цепочке событий, которые привели Хемингуэя в Испанию, было много звеньев: его давняя любовь к Испании, притягательная сила новой войны, новостная служба, готовая щедро платить за слово, возможность сделать фильм о Республике и, не в последнюю очередь, стремление добиться своего, несмотря на нежелание Госдепартамента США выдать паспорт для поездки в Испанию. Прежде чем отплыть из Нью-Йорка, писателю пришлось отправиться в Вашингтон для встречи с Рут Шипли, могущественной чиновницей, возглавлявшей паспортный отдел. Нужно было представить ей контракт с NANA и дать заверения, что он «не имеет намерений участвовать в… конфликте».

Писательница Джозефина Хербст, друг Хемингуэя со времен его жизни в Париже, которая вновь объявилась в Ки-Уэсте и в Испании, понимала ситуацию лучше, чем Орлов. Она чувствовала, что Хемингуэй, как и многие другие, «переживал своего рода трансформацию», и поездка в Испанию была частью этого процесса. Она также знала, что он хотел быть военным писателем для своего поколения: война давала ответы, которые нельзя найти где-то еще, даже в водах Ки-Уэста, когда подсекаешь тарпона. «То, что было там повседневной реальностью, встречалось здесь лишь в экстремальных ситуациях».

Хербст совершенно справедливо говорила о процессе. Хемингуэй изменился не в одночасье. Поначалу он встал на сторону Республики и против фашизма. В декабре 1936 г. он написал своему редактору Перкинсу, что Франко — «это первостатейный сукин сын». В другом письме, отправленном несколько недель спустя, его тон уже был неоднозначным. Правды нет ни на одной стороне, и он не готов поддерживать кого-либо из них. Однако ему не были безразличны судьбы людей и их страдания, а это означало, что писатель симпатизировал тем, кто возделывает землю. Он добавлял, что не слишком задумывается о советском режиме, который поддерживает Республику: «В России сейчас у власти грязная клика, но мне не нравятся никакие правительства».

Несколькими днями позже в семье своей жены Полин (где все были католиками и поэтому были склонны симпатизировать Франко и националистам) Хемингуэй допустил, что «красные вполне могут быть такими плохими, как говорят», но добавил, что эта страна принадлежит им, а не живущим за границей землевладельцам, не говоря уже об итальянцах и немцах. Он также заявил, что хочет поехать в Испанию, чтобы лично следить за «генеральной репетицией неизбежной войны в Европе» и писать «антивоенные репортажи», которые помогут удержать Соединенные Штаты от вступления в войну.

Потом появилась Марта Геллхорн, неотразимая третья жена Хемингуэя, которая была почти на 10 лет младше великого писателя. Она заглянула в бар Sloppy Joe’s в декабре 1936 г. и изменила его жизнь. Яркая, напористая блондинка, одержимая страстью к литературному творчеству и левым идеалам, она жаждала приключений. Они с Хемингуэем договорились встретиться в Испании и вместе освещать ход войны — она для журнала Collier’s, а он для NANA. Война скрепила их взаимоотношения — связала в буквальном смысле огнем. В 1940 г. Геллхорн стала третьей женой Хемингуэя. Из четырех его жен одна она могла бы считаться почти ровней ему. Во время этой войны только она превратилась в журналистку и романистку со своей собственной точкой зрения. Хемингуэй часто одобрял ее писательские амбиции, однако порою возмущался. Так или иначе, он не мог не видеть ее внимания к страданиям простых людей в 1930-е гг. Присутствие Геллхорн в жизни Хемингуэя в Испании сделало его более восприимчивым к левым идеям.

Свой вклад в левый поворот Хемингуэя внесли и его соотечественники — художники и писатели, со многими из которых он дружил долгое время, как, например, с Джоном Дос Пассосом, романистом, рассказавшим ему о Ки-Уэсте, и Арчибальдом Маклишем, будущим директором библиотеки конгресса США, уже известным поэтом в то время. Маклиш и Дос Пассос были, как писал Хемингуэй, единственными литературными друзьями, которым он мог доверять. Маклиш на том этапе довольно пессимистично смотрел на будущее капитализма, а Дос Пассос вообще помешался на социальном равенстве. Как и у Хемингуэя, у Маклиша и Дос Пассоса было много друзей и знакомых из коммунистического стана. Однако вся эта троица нередко расходилась во взглядах с коммунистами, иногда очень сильно, и было бы правильнее называть их «симпатизирующими левым» и антифашистами, а не «сторонниками» и уж тем более не преданными коммунистами. С Маклишем и Дос Пассосом Хемингуэй стал одним из учредителей Contemporary Historians Inc. — группы, созданной, чтобы снимать фильмы об Испанской Республике. Их цель заключалась в распространении правдивой информации о ее борьбе за выживание, а главное, в изменении позиции правительства США, которое придерживалось политики нейтралитета.

Historians выпустила фильмы «Испания в огне», над которым Хемингуэй начал работать еще до отъезда из Нью-Йорка, и «Испанская земля», где он помогал с натурными съемками, а потом читал закадровый текст. «Испания в огне» кажется сегодня грубым сочетанием истории и пропаганды. Одна из афиш кричит о том, что в фильме показаны «тысячи жертв фашистов, убитых при поддержке Гитлера — Муссолини», «мертвые женщины и дети лежат на улицах Мадрида». Там же цитируется Хемингуэй, который говорит, что этот фильм не оставит равнодушным никого, независимо от политических взглядов и религиозных верований. «Испанская земля» — более тонкий и высокопрофессиональный фильм, который тем не менее очень убедителен. Его режиссер, космополитичный Йорис Ивенс, был, пожалуй, самым политически ангажированным членом Historians. В отличие от своих коллег с их эпизодической поддержкой левого движения, он являлся убежденным коммунистом всю сознательную жизнь вплоть до развала советской империи в 1989 г. В 1930-е гг. Ивенс находился в подчинении Коммунистического интернационала, или Коминтерна.

Номинально ассоциация коммунистических партий, Коминтерн, была независимой от НКВД. Однако, как и НКВД, она представляла собой продолжение сталинского аппарата и находилась под его полным контролем. Одним из руководителей Коминтерна был немец Вилли Мюнценберг — неутомимый, неопрятный, креативный, харизматичный человек. Из-за своей разносторонности и энергичности он однажды был назван одним из «пяти самых интересных людей в Европе». Мюнценберг познакомился с Лениным еще до большевистской революции. В 1920-е гг. именно Ленин попросил его создать за пределами России механизм агитации и пропаганды (который вскоре стали называть агитпропом) для формирования благоприятного образа революции в прессе. Мюнценберг оказался отличным выбором, и довольно быстро встал во главе умопомрачительной европейской империи агитпропа, которую иногда называли трестом Мюнценберга.