Великий раскол - Даниил Мордовцев

– А что есть «оптиме»? – удивленно спросила царевна.

– «Оптиме» есть велия похвала римская, сиречь «преизряднейшее», «препохвальнейшее», изряднее чего быть не может.

– А что есть «верты», учителю? – снова спросила любознательная ученица.

– «Верты» суть множественное число, по грамматикии, от «верта», а «верта» есть мать и сестра «вертограда»: попросту «верта» есть сад.

– А что есть «штука»?

– «Штука» есть слово польское и украинское и равносильно слову «художество».

Царевна глянула в окно и улыбнулась.

– Государь батюшка вышел на смотр, – сказала она, продолжая весело улыбаться. – А бояре-те, бояре как земно кланяются головами в песок, красны, что раки, пыхтят, как…

Она совсем рассмеялась. Тонкая улыбка змейкой пробежала по губам и глазам Симеона Полоцкого.

– Усердие свое великому государю являют, – заметил он скромно.

– Ах! Дьяк Алмаз Иванов уже тринадцатый поклон кладет, – снова засмеялась царевна, – кувыркается…

– Он легонький, худ гораздо, ему не тяжело, – пояснил Симеон.

– Ах! А князь Трубецкой, Алексей Никитич, с земли не может подняться… ах!

– Тучен он и стар гораздо…

– Ево поднимают князь Юрье Ромодановской да Ртищев Федор… ах, подняли! Подняли! Государь батюшка смеется… руку жалует…

Царевна вспомнила, что она отвлекается от «урка», и зарделась… потом отвернулась от окна, чтоб не соблазняться «кувырканьями» бояр.

Симеон Полоцкий понял это.

– А коликогуба есть арифметикия, царевна Премудрость? – с ласковою улыбкою спросил он.

– Арифметикия есть сугуба.

– Изрядно… А каково есть арифметикиино первой части последствие?

– Арифметикиино последствие гласит сице:

О, Любезнейшая прочитателько,Буди о Христе ты снисателька,Да в науке сей будешь свершеннаИ везде у всех добре почтенна.Но еще молю тя потщися,Прочих частей изучися,В них же охотно ся понуди,В политикии всей свершенна буди,Да будешь почтена всеконечноИ увенчана от всех венечно.

– Оптиме! Сугубо и трегубо! Оптиме! – поощрял учитель.

Царевна вдруг засмеялась, да так детски искренно и звонко, что даже Алексей Михайлович, занятый важным государственным делом, счетом земных поклонов своих бояр и других сановников, оглянулся на терем царевны и добродушно улыбнулся…

– Батюшка государь сюда смотрит и смеется, – сказала царевна и быстро спряталась за полог, словно вспугнутая птичка.

– Великий государь любит тебя, царевна, паче всех, – серьезно заметил Полоцкий.

– А я, ах, я батюшку государя таково крепко люблю, таково крепко!.. А однова он говорил мне, что когда ево царевичем заставляли уроки учить, так повсядень велели прочитовать «Похвалу розге»… А «Похвала розге», батюшка сказывал, такова:

Розгою дух святой детище бити велит,Розга убо ниже мало здравия вредит…

Она снова засмеялась… Симеон, позвякивая четками, ласково смотрел на нее и улыбался…

– А дальше батюшка сказывал тако:

Благослови, Боже, оные леса,Иже розги добрые родят на детские телеса,Да будут благословенны и оные златые времена,Егда убо секут розгами людские рамена…

– Ныне сему не учат, – заметил Симеон, когда царевна кончила.

– А комидийным действам учат? – наивно спросила юная царевна. – Ах, как оные действа хороши, зело хороши!

Симеон Полоцкий скромно потупился, и даже немножко как бы румянец показался на его бледном, бесцветном лице.

– А ты, царевна, видела их? – спросил он, немного подумав.

– Одним глазком видела, когда у батюшки в палатах оные действа показывали… Я из-за полога смотрела… Таково хорошо!.. Выходит это Навуходоносор, царь гордый такой, страшный, и с ним боярин Амир, и боярин Зардан, и слуги, и воины… А лицедей и говорит государю-батюшке:

То комидийно мы хощем явитиИ аки само дело представитиСветлости твоей и всем предстоящим,Князем, боляром, верно ти служащим,В утеху сердец здрави убо зрите,А нас в милости сохраните…

Бесцветное лицо монаха расцвело, глаза были необыкновенно светлы, губы подергивались…

– Память-то какова у тебя, царевна Премудрость, золотая! Воистину золотая! – радостно бормотал он, не спуская глаз с раскрасневшегося личика девушки.

– А как весело было, когда были ликовствования и на поле Деире, когда Навуходоносор царь велел гудцам трубить и пискать… Ах, таково хорошо! И болван злат, идол Навуходоносоров, и пещь огненная, и три отрока в пещи, и ангел… Ах, как они, бедненьки, отроки-те, не сгорели в пещи!

– Ангел не попустил…

– Да, ангел, точно… Я так и замерла, за полог уцепившись, мало со страху не крикнула, да няня назад оттащила меня силком… Я так и расплакалась об отроках…

– Да оно так только, царевна-матушка, одно лицедейство… Отрокам не горячо было в пещи, – успокаивал свою ученицу Симеон, довольный в душе эффектом своей пьесы, – то комидийное действо, а не самосущее.

– А все страшно… Я после таково возрадовалась, когда на другой день увидала в окно, что отроки живы и здравы были… Одного я знаю, он истопников сын Митя…

Юная царевна совсем разболталась, а Симеон, польщенный ею, только улыбался.

– А потом лицедей и говорит, – снова восхищалась царевна, – говорит таково красно и кланяется государю-батюшке и боярам:

Благодарим тя о сей благодати,Яко изволил еси действа послушати,Светлое око твое созерцашеКомидийное сие дело наше.

В это время на дворе послышался какой-то крик, плеск воды и громкий смех. Царевна выглянула из-за полога и тоже засмеялась…

– Государь-батюшка тешиться изволит, стольников купает, – пояснила она.

Действительно, против внутренней выходной площадки коломенского дворца, где в высоком резном кресле сидел царь, окруженный предстоящими ему боярами, князьями и всякими именитыми сановниками, на дворе, у самого пруда, происходило нечто необыкновенное, хотя, по понятиям того наивного века, весьма естественное: Тишайший действительно изволил тешиться: купал в пруду своих стольников. Эти невольные ванны царские стольники принимали «ежедень» и «ежеутр», как писал о том сам Алексей Михайлович стольнику Матюшкину: кто опоздал к царскому смотру, то есть к поклонам, какие вон ныне утром так усердно делал дьяк Алмаз Иванов, самый аккуратный царедворец, как великий законник, или князь Трубецкой, не могший потом подняться с земли, – кто запаздывал к этим поклонам, того в пруд, так-таки совсем в кафтане, и золотном платье, и сафьянных сапогах и погружали в воду, бросая в пруд с «ердани», с мостков, устроенных для водосвятия.