Повседневная жизнь царских дипломатов в XIX веке - Борис Григорьев

Светская жизнь в Бухаресте била ключом, и Соловьёв с супругой целыми неделями ходили по приёмам либо принимали гостей у себя дома. Бухарест, как пишет Соловьёв, жил по модным образцам эпохи Второй французской империи^[100]. Подражатели, как правило, берут не самые лучшие образцы, и румыны во многом перещеголяли своих французских учителей, в частности, по количеству разводов. Не было ни одного представителя высшего бухарестского общества, который не был бы разведён хотя бы раз. По приезде в Бухарест Соловьёв нашёл на своём столе приглашение на свадьбу, сделанное сразу от восьми лиц — родители жениха и невесты были разведены, но повторно вступили в брак, и теперь они вкупе с новыми мужьями и жёнами составили четыре «родственных» супружества. Разведённые супруги совершенно свободно встречались со своими бывшими партнёрами по браку — в противном случае в Бухаресте нельзя было бы устроить ни одного званого обеда. Разведённые имели обыкновение снова соединяться между собой, но тут они встречали препятствие в лице румынской церкви.

В штате миссии находились два секретаря, военный агент, атташе, два канцелярских чиновника и два курьера из местных русских скопцов. Секретари помимо дипломатической выполняли и консульскую работу, поскольку отдельного консульского учреждения в Румынии не было. От своего предшественника С. А. Лермонтова Соловьёву в «наследство» достались запутанные финансовые дела, включая управление зданием миссии, аренду помещений, сдаваемых лавочникам, и строительство русской православной церкви. Кроме того, в распоряжении миссии находилось около одного миллиона рублей, пожертвованных частными лицами на разные благие дела. Все деньги хранились в сейфе 1-го секретаря, поэтому его кабинет был снабжён окованной железом дверью, запиравшейся на внушительных размеров железный замок. Соловьёву постоянно приходилось пересчитывать огромные суммы денег, раскладывать и хранить их в зависимости от происхождения и назначения. Двое его предшественников были уволены со службы за растрату денег, поэтому скопцы-курьеры, отличавшиеся необыкновенной честностью, с известным подозрением присматривались к очередному «начальнику».

Почему же деньги не хранились в банке? Оказывается, на часть этих капиталов предъявило претензии румынское правительство. Одно из пожертвований, сделанное митрополитом Нифонтом и хранящееся в банке, было когда-то секвестровано местными властями. Впрочем, все эти препятствия, оказавшиеся при ближайшем рассмотрении мнимыми, Соловьёву удалось успешно преодолеть, и он всё-таки сдал деньги в банк, переименовав капиталы на вклады с другими обозначениями. Почему до этого не додумались предшественники Соловьёва, сказать трудно. Вероятно, потому что деньги, по всей видимости, имели обыкновение «прилипать» к рукам тех, кто их хранил. Это предположение имеет все основания считаться верным, потому что преемник Соловьёва после отъезда нашего героя снова вернул дело с хранением капиталов в «первобытное» состояние. Выходило прямо по Жванецкому: что охраняешь, то и имеешь.

Поясним дело со сдачей в аренду лавок в здании миссии. Некий купец Рефалов пожертвовал деньги на ремонт здания миссии, и Петербург с этим охотно согласился. По условиям пожертвования израсходованные на ремонт деньги должны были быть восстановлены за счёт сдачи в аренду помещений миссии восьми лавочникам! Так что Бухарестская миссия была уникальным учреждением, допустив в свои стены представителей местной торговли. Это на много лет предвосхитило нашу постперестроечную практику со сдачей в аренду зданий кинотеатров, НИИ и прочих госучреждений.

В 1906–1907 годах в миссию стали обращаться «Потёмкины» — матросы с мятежного броненосца «Потёмкин», получившие в Румынии политическое убежище. Их было около 700 человек, и первое время румыны использовали их на сельскохозяйственных работах. Но вскоре многие из них работу потеряли и захотели вернуться на родину. Каждый день на приём ко 2-му секретарю миссии приходили по несколько человек Дипломаты говорили морякам, что в России их ждёт суд, но большинство отвечали, что готовы на всё, лишь бы вернуться домой.

Румыния имела общую границу с Россией, и от этого объём работы дипломатов лишь увеличился. Пограничные дела доходили до курьёзов. Однажды в миссию в русской полицейской форме заявился становой пристав из русской Бессарабии. Он прибыл в Румыниюпо приказанию своего исправника, преследуя убийцу, скрывшегося на румынской территории. Становой, нисколько не смутившись возможными дипломатическими последствиями, не прерывая погони, нелегально пересёк русско-румынскую границу, добрался до Бухареста и потребовал в русской миссии содействия в розыске и передаче ему убийцы. Он был крайне удивлён ответом, что выдача преступника может иметь место только после дипломатических консультаций с местным министерством иностранных дел. Становой так разволновался, что потребовал от Соловьёва письменного подтверждения в пользу такого развития событий, что дипломат и сделал, внеся соответствующую запись на первой странице уголовного дела, которое становой прихватил с собой из России.

Немало курьёзов происходило и с русскими подданными, оказавшимися за границей без денег и просившими миссию о вспомоществовании. Так, было выдано пособие одному молодому человеку, одетому в форму Елизаветградского кавалерийского училища. Позже выяснилось, что под личиной русского юнкера скрывался болгарский авантюрист.

К лету, когда в Бухаресте наступала нестерпимая жара, весь дипкорпус, вслед за королевской семьёй, переезжал в Синайю, в летнюю резиденцию румынского короля, расположенную у самой венгерской границы. В Синайе было прохладно, и все дипломаты старались снять там дачи. Тем не менее по средам главы миссий должны были возвращаться в Бухарест, где во дворце Стурдзы, в котором размещалось министерство иностранных дел Румынии, в громадном раззолоченном зале, министр Братиану устраивал для дипломатов рауты с чаепитием.

Досадный инцидент произошёл во время организации проезда через Румынию в Болгарию великого князя Владимира Александровича. Дядя Николая II должен был принять участие в празднествах в связи с 30-летием со дня окончания Русско-турецкой войны 1877–1878 годов и открытием на Шипке храма-памятника. Румынский посол в Петербурге Розетти-Солеско, женатый на сестре Гирса, проявил инициативу и пригласил Владимира Александровича посетить Бухарест. Поскольку Николай II так и не нанёс румынскому королю ответного визита, то Извольский хотел визитом великого князя «закрыть» эту дипломатическую проблему. И хотя румынский премьер Стурдза поддержал идею своего петербургского посла, получилась накладка: Карл I заявил, что принять великого князя не сможет в связи с выездом на лечение в Германию. Было очевидно, что король не был удовлетворён предлагаемым уровнем визита^[101]. В знак протеста Соловьёв, выполнявший в это время функции временного поверенного в делах, выехал из Синайи в Бухарест. В качестве предлога он выдвинул необходимость посещения бессарабских поселений, расположенных на Килийском рукаве Дуная.