Истории земли Донецкой. От курганов до терриконов - Сергей Валентинович Богачев

Желтый двухэтажный дом под номером 15 мало чем отличался от других в округе. Глицинии, кипарисы и каштаны десятилетиями укрывали своей тенью железные крыши и дворы в этом районе, спасая жильцов от дневного зноя, а местные коты, развалившись в пыли, никак не реагировали на голубей, в изобилии обсевших ветки. Гостеприимная Ялта в этом году не встречала курортников – только в апреле отсюда в спешке бежали немецкие и румынские части. Горожане приводили в порядок свой любимый город, который, к счастью, не пострадал в ходе боёв. Единственным напоминанием о двух с лишним годах оккупации были остатки клейстера на стенах после множества листовок, предупреждающих о казни в случае нарушения режима комендантского часа.

Невысокая женщина, стоя на табуретке, отдирала ножом с фасада пятна того самого клея, и причитала себе под нос: «На чём вы его варили?»

– Здравствуйте! – Старлей, улыбнувшись, подошел к хозяйке и поднял козырек кепки так, что она лихо заломилась на затылок. – Мне бы Александра Алексеевича повидать, не подскажете?

Женщина несколько удивилась: уже много лет интерес окружающих к их семье ограничивался только бытовыми вопросами и жалобами, которыми Веру Дмитриевну засыпали знакомые, прослышав, что она работала до войны в Управлении домами на Набережной. Мужа её все привыкли не замечать. Просто знали о его существовании, всегда здоровались, но никогда и никто с ним ни о чем не разговаривал – замкнутый мужчина в инвалидной коляске был не красноречив и отворачивался к окну в присутствии посторонних, ему не было дела до порыва труб или засора канализации.

– Сан Сеич! Тут к тебе пришли! – крикнула хозяйка в глубину двора, не задавая вопросов гостю, который кивнул в знак благодарности.

Мужчина с седыми волосами и профессорского вида бородкой направил коляску в сторону гостя. Его вопросительный взгляд говорил о некотором удивлении, но молодой человек держал его в неведении не долго. Он достал из нагрудного кармана красную корочку, на которой под пятиконечной звездой черным теснением было написано: «НКО Главное управление контрразведки „СМЕРШ“».

Вера Дмитриевна, проследовавшая за посетителем, вытерла руки о передник и тихо охнула. За все годы, что она прожила с мужем, было несколько подобных визитов – революционные матросы, следователи НКВД, немцы, наконец. И никогда ничем хорошим это не заканчивалось.

– Ханжонков Александр Алексеевич? – спросил старший лейтенант, будто здесь был еще кто-то в инвалидной коляске, подходящий под описание разыскиваемого.

– Чем обязан? – Мужчина в коляске крепко сжал руками подлокотники, державшиеся на завитушках, выполненных в венском стиле, словно пытался приподняться.

– Некоторые формальности. Есть несколько вопросов. Где мы можем побеседовать?

Вера Дмитриевна, не дожидаясь просьбы мужа, смахнула со стола, стоящего неподалеку, сбитую ветром листву акации и подвинула стул. Старик молча направил коляску к столу.

Оперативник достал папку, извлек оттуда бланк протокола, ручку и стал вписывать фамилию, имя и отчество хозяина дома.

– Дата рождения, место рождения? – спросил следователь, когда дошел до следующего пункта.

– 1877 год, 27 июля по старому стилю, 8 августа – по новому, посёлок Верхне-Ханжонковский Петровской Области войска Донского.

– Ростовский? – полюбопытствовал Панфилов, записывая под диктовку.

– Не совсем. Это сейчас – Сталинская область.

– Так… Место жительства – пишу Ялта?

– Конечно, уже много лет.

– Национальность – русский, гражданин СССР, род занятий?

Старик усмехнулся, опустив взгляд на коляску:

– Обуза для жены. Инвалид я. Без определенного рода деятельности. До войны писал мемуары о прошлой жизни, но это оказалось никому не интересно.

Старший лейтенант делал себе какие-то пометки помимо заполнения протокола.

– Социальное происхождение?

– Из дворян. Отец был донским казаком, – чётко произнёс допрашиваемый, выдержав на себе последующий вопросительный взгляд собеседника.

– Не боитесь говорить об этом открыто? Тем более сейчас и здесь?

– Видите ли, молодой человек, – Ханжонков снял очки и принялся протирать их и без того чистые линзы платком, – в моем положении лукавить бессмысленно. Все, что я мог, уже потерял – здоровье, свободу передвижения, известность, деньги. Чего еще я могу лишиться? Жизни? Тем более вашим коллегам все мое прошлое и так известно. На эти вопросы я уже отвечал. И еще: в 1905 году уволен в запас из казачьего полка по состоянию здоровья. После этого – оружия в руках не держал. Так что ваш интерес к моей персоне меня не тревожит. Заметьте, я даже не спросил, что вас ко мне привело. Значит, так нужно.

Панфилов ухмыльнулся и продолжил:

– Род занятий до и после революции?

– Ваши вопросы лаконичны и резки, как того требует протокол. Пишите – кинематографист. До революции – частный кинопромышленник, а после – обычный советский служащий.

В одной строке умещалась целая история жизни.

– Уж-таки промышленник? – искренне удивился офицер. – Расскажите подробней.

– Тогда устраивайтесь поудобнее, это займет много времени. Вы располагаете временем? – Александр Алексеевич увидел в глазах молодого человека некоторый интерес, не связанный с прямыми его обязанностями. Разбираться в людях по взгляду его научила профессия. Актер никогда не сыграет честно, если взгляд его не искренний. Камера требует подчеркнутых эмоций. Особенно если это немое кино, где не слышно слов, а все страсти нужно передать мимикой.

– Время для этого я найду. А свои вопросы задам позже. – Панфилов был заинтригован. Обычно по ту сторону стола от него сидели явные или скрытые враги, которых следовало изобличить и передать в руки сурового и справедливого трибунала, но они всегда юлили, играли легенду, а этот старик не стесняясь говорил о том, за что лет десять назад мог быть расстрелян. Профессиональное любопытство взяло верх над дефицитом времени. Исходя из откровений старика, можно будет сделать вывод о его потенциальной опасности.

– Сегодня душно, если попить найдется, разговор пойдет веселее, – заметил старлей, вытирая пот со лба.

– Верочка, принеси, пожалуйста, гостю чаю! – Вера Дмитриевна, была на всякий случай поблизости и быстро направилась на кухню. – Сахаром не побалуем, а чай раздобыли. Грузинский. Верочка выменяла за кое-какую посуду.

Когда я получил выходное пособие – а пять тысяч рублей в то время были очень приличными деньгами, стал вопрос, что делать дальше. Двое детей, жена-красавица и полное отсутствие перспективы. Вот с чем я столкнулся в гражданской жизни. Помогла случайность. Нужно было подобрать для одного знакомого киноаппарат, и в лавке Эмиля Оша я нашел его. К тому времени я уже безнадежно был болен.

Ханжонков поймал на себе удивленный взгляд собеседника.

– Нет, артрит еще не давал о себе знать, я свободно передвигался. Я заболел кинематографом. Дело новое, перспективное, чрезвычайно интересное. Мы с Ошем сговорились запустить кинопрокат, но быстро выяснилось, что он бессребреник. Пришлось самому покупать