Влияние морской силы на историю. C предисловием Николая Старикова - Альфред Тайер Мэхан

После мира Шуазель мудро остался верен своим прежним идеям. Восстановление флота продолжалось, оно сопровождалось и усиливалось упоминавшимся уже духом профессионального честолюбия и стремлением отличиться, характеризовавшими офицеров флота; при своеобразном состоянии флота Соединенных Штатов в наше время эти качества могут быть поставлены ему в пример. Постройка военных кораблей продолжалась с огромной энергией и в большом масштабе. К концу войны, благодаря движению, начавшемуся в 1761 г., имелось уже сорок линейных кораблей, находившихся в хорошем состоянии. В 1770 г., когда Шуазель вышел в отставку, королевский флот насчитывал шестьдесят четыре линейных корабля и пятьдесят фрегатов. Арсеналы и склады были наполнены; были также созданы запасы корабельного леса. В то же время министр пытался повысить уровень офицерства подавлением надменного духа тех офицеров-дворян, которые проявляли его по отношению к офицерам незнатного происхождения, способности коих делали желательной их службу во флоте. Шуазель добился значительного улучшения личного состава флота. В 1767 г. он реорганизовал артиллерию флота, создав корпус из десяти тысяч артиллеристов, которые систематически раз в неделю обучались практике своего дела на протяжении десяти лет, вплоть до следующей войны с Англией.

В заботах о морской и военной силе Франции Шуазель, не теряя из виду ни одной из частей своего плана, особенное внимание обращал на союз с Испанией. Был сохранен и все еще существовавший союз с Австрией. Рассудительность и глубокое понимание дела заставили Шуазеля обратить максимум внимания на Англию как на средоточие вражды к Франции, и опасения его подтвердились всем ходом Семилетней войны. Испания же была самым верным и, при хорошем управлении, самым сильным союзником. Близкое соседство этих двух стран и расположение их портов делали их позиции на море особенно сильными, и прочность этого союза, который подсказывался разумной политикой, фамильными связями и совершенно законной боязнью английской морской силы, еще более обеспечивалась для Франции недавними еще существовавшими тогда обидами, которые должны были распалять Испанию. Гибралтар, Менорка и Флорида все еще были в руках Англии; ни один испанец не мог успокоиться, пока этот упрек не был вырван с корнем.

Нетрудно поверить французским историкам, утверждающим, что Англия с беспокойством смотрела на развитие французского флота и была бы рада задушить его в зародыше; однако сомнительно, чтобы из-за этого она стремилась к войне. В течение ряда лет, последовавших за Парижским миром, смена недолговечных министерств, уделявших главное внимание вопросам внутренней политики или маловажным партийным интересам, приводила к тому, что ее иностранная политика представляла резкий контраст с энергичным, надменным, но прямолинейным путем, которому следовал Питт. Внутренние неурядицы, которые обычно следуют за большими войнами, а главное – конфликт с северо-американскими колониями, вызванный уже в 1765 г. хорошо известным законом о гербовом сборе, соединились с другими причинами, чтобы связать руки Англии. В годы министерства Шуазеля, по крайней мере, дважды представлялись случаи, которые решительное и не слишком разборчивое правительство смогло бы легко обратить в повод к войне, тем более что эти поводы касались той морской силы, которая для Англии более чем для всех других наций была предметом справедливой и ревнивой заботы. В 1764 г. генуэзцы, после неудачных попыток установить свое господство на Корсике, снова обратились к Франции с просьбой оккупировать порты, которые однажды уже были заняты ее гарнизонами в 1756 г. Корсиканцы также отправили посла во Францию с тем, чтобы ходатайствовать о признании независимости острова с уплатой ими дани, равной той, какую они вносили прежде Генуе. Последняя, чувствуя, что она не в силах подчинить себе этот остров, наконец решилась фактически отказаться от него. Сделка свелась к формальному разрешению королю Франции пользоваться всеми правами суверенитета над всеми местечками и гаванями Корсики, как бы в обеспечение долгов республики. Эта уступка, замаскированная формой обеспечения долга, для того чтобы не так подчеркивать в глазах Австрии и Англии усиление Франции, напоминает условную и едва прикрытую уступку острова Кипра Англии девять лет назад, – уступку, которой, вероятно, суждено быть такой же окончательной и полной, как передача Корсики. Англия тогда заговорила сердито и угрожающе; но хотя Бэрке (Burke) заявил: «Корсика как провинция Франции страшна мне» только один член палаты общин, старый адмирал сэр Чарльз Саундерс (Sir Charles Saunders), решился заметить по этому поводу, «что было бы лучше вступить в войну с Францией, чем согласиться на приобретение ею Корсики»^[112]. Учитывая хорошо тогда сознававшиеся интересы Англии в Средиземном море, ясно, что переход острова, так удобно расположенного для воздействия на берегах Италии и для противодействия флоту, базирующемуся на Менорку, в руки сильного хозяина не был бы допущен Англией, если бы она чувствовала себя готовой и склонной к войне.

Далее, в 1770 г. возник спор между Англией и Испанией относительно владения Фальклендскими островами. Мы не будем входить здесь в сущность притязаний той и другой стороны на обладание этой группой пустынных островов, небогатых как военными, так и естественными преимуществами. Но дело в том, что обе они – и Англия и Испания – имели там поселения, на которых развевался их национальный флаг, и на английской станции начальником был капитан флота. Перед этим поселением, называвшимся портом Эгмонт, в июне 1770 г. внезапно появилась испанская экспедиция, снаряженная в Буэнос-Айресе и состоявшая из пяти фрегатов, с шестнадцатью сотнями солдат. Такой силе горсть англичан не могла оказать серьезного сопротивления, и в результате, после нескольких выстрелов, сделанных колонией ради чести флага, они сдались на капитуляцию.

Вести об этом достигли Англии в октябре месяце того же года, и то, как они были приняты там, показывает, насколько оскорбление серьезнее, чем материальный урон, и насколько живее оно воспринимается. Передача Корсики едва ли возбудила волнение за стенами государственных учреждений, а нападение на порт Эгмонт подняло народ и парламент. Английскому посланнику в Мадриде было приказано потребовать немедленного возвращения островов и дезавуирования действий офицера, по распоряжению которого было сделано нападение. Не дожидаясь ответа, правительство дало распоряжение о мобилизации флота; отряды для вербовки матросов засновали по улицам городов, и в короткое время была собрана сильная эскадра, готовая отомстить за нанесенное оскорбление. Испания, полагаясь на фамильный договор Бурбонов и на поддержку Франции, была склонна твердо стоять на своем; но старый король Людовик XV был против войны, и Шуазель, среди придворных врагов которого находилась и последняя фаворитка короля, получил отставку. С его падением исчезли надежды Испании, которая немедленно согласилась на требования Англии, оставив, однако, открытым вопрос о суверенитете. Такой исход дела ясно показывает, что Англия, хотя все еще обладавшая эффективной морской силой, способной сдерживать Испанию, не стремилась к войне ради полного уничтожения соперничавших с нею флотов.

Некоторое отношение к вопросу о морской силе имеет и одно большое событие, которое произошло в то время, хотя внешне оно совершенно не было связано с морем. Первый раздел Польши между Пруссией, Россией и Австрией в 1772 г. был облегчен увлечением Шуазеля морской политикой и союзом с Испанией. Дружба с Польшей и Турцией и поддержка их, как средства сдерживать австрийский дом, были частью традиций, завещанных Франции Генрихом IV и Ришелье; уничтожение первого государства было прямым ударом по гордости и интересам Франции. Что сделал бы Шуазель, если бы он владел еще тогда министерским портфелем, сказать трудно; но если бы результат Семилетней войны был иной, то Франция смогла бы вмешаться в это дело и оказать влияние на его исход.