Николай II - Сергей Фирсов

Безусловно, роль Распутина как «бороды перед престолом» была ясно определена, но сыграна, увы, оказалась неудовлетворительно; «союз царя и народа» распался. Винить в том Николая II, думается, так же бессмысленно, как и оправдывать «оклеветанного молвой» сибирского странника. Случилось то, что случилось.

***

Время между двумя революциями, тесно связанное с именем Григория Распутина, было конечно же наполнено множеством иных событий, сыгравших важную роль в жизни последнего русского венценосца. Не вдаваясь в анализ политических хитросплетений тех лет (это отдельная тема, преимущественно связанная с правлением Николая II), стоит подчеркнуть, что именно тогда остро встал вопрос о будущем монархии, символом которого оказался единственный сын самодержца — неизлечимо больной гемофилией цесаревич Алексей Николаевич. Революция, заставившая власть осуществить ряд серьезных государственных реформ, хлестко названных Андреем Белым «штопаньем дырявистого гниловища», была подавлена, и раздумья о будущем империи вошли в более спокойное, чем в 1905–1907 годах, русло. Современники тревожились: наследник престола слишком мал, случись что с царем, политическая ситуация в стране вновь осложнится. На этом сходились люди разных политических лагерей, от правых до «либералов». К примеру, и генерал Е. В. Богданович, и член Государственного совета граф С. А. Толь, беседуя в конце 1910 года, вынуждены были признать, «что положение России крайне тяжелое. Случится что-либо с царем — Россия окажется в безвыходном положении». По их мнению, «безвольный и слабоумный» брат царя — великий князь Михаил Александрович, «так же, как и молодая царица, страшен России».

Страхи эти имели свою историю: еще в октябрьские дни 1905 года ненавидимый супругами Богданович С. Ю. Витте предупреждал Николая II: если с ним, самодержавным повелителем России, Боже сохрани, произойдет несчастье, «то останется младенец император и регент (Михаил Александрович), совсем к управлению не подготовленный». А Россия со времен Бирона не знала регентов. Тогда положение для династии может стать совершенно безвыходным. Потому граф и предлагал государю «воспользоваться хотя и неудобной гаванью, но выждать бурю в гавани, нежели в бушующем океане на полугнилом корабле». Бурю выждали, корабль, как могли, отремонтировали, но неудобная («конституционная») «гавань» осталась: манифест 17 октября определил новый строй, в который необходимо было органично «вписать» самодержавие. А для этого требовалось искреннее желание монарха добросовестно выполнять сказанные в разгар революции слова. Рано или поздно, путь, открытый манифестом 17 октября, привел бы к укреплению в России конституционных начал, что на практике означало усечение самодержавных прав царя. Наследник, таким образом, получил бы власть в ином объеме, чем его венценосный родитель. Подобный сценарий совершенно не устраивал Николая II. Накануне Первой мировой войны он постарался воплотить в жизнь свою давнюю идею — превратить Государственную думу и Государственный совет в законосовещательные органы, реанимировав манифест 6 августа 1905 года. Однако даже правые министры не поддержали решение самодержца, и ему пришлось уступить.

Как видим, Николай II так и не смог преодолеть внутреннее неприятие представительного строя, считая его «не органичным» для России. «Смиряясь», он внутренне оставался непримиримым противником русской «конституции» 1905 года. И не в последнюю очередь — из-за желания сохранить полноту самодержавной власти для сына, тем более что уже в раннем детстве — четырех лет от роду — цесаревич, по словам придворных, отличался большой твердостью воли. «На днях он попросил Тютчеву (воспитательницу царских детей. — С. Ф.) отпустить с ним двух старших сестер, — записывал со слов самой камер-фрейлины А. А. Половцов. — Тютчева отвечала ему, что согласна, но под условием, чтобы они не опоздали к уроку в 4 часа. Я вам это обещаю, отвечал ребенок, а вы знаете, что я держу свои обещания. Если они вздумают опаздывать, то я их прогоню». Наследник был искренним, добрым и чутким ребенком, надеждой и радостью родителей, надеявшихся, что грядущее обещает ему счастливые годы.

Когда наследнику пошел восьмой год, родители решили приступить к серьезной учебной подготовке сына. Руководство взяла в свои руки Александра Федоровна, избрав четырех исполнителей собственных предначертаний: законоучителя протоиерея Александра Петровича Васильева (в дальнейшем ставшего царским духовником, о чем еще будет речь), преподавателя русского языка — тайного советника Петра Васильевича Петрова, преподавателя арифметики статского советника Эраста Платоновича Цытовича и преподавателя французского языка (и гувернера) Пьера Жильяра, на русский манер «перекрещенного» в Петра Андреевича. Английскому языку императрица учила сына сама. За физическим воспитанием Алексея Николаевича следил сам царь. За здоровье наследника отвечали лейб-медик Е. С. Боткин, почетный лейб-медик С. А. Острогорский и почетный лейб-хирург В. Н. Деревенко, находившийся при нем неотлучно.

В официальной биографии цесаревича, специально составленной к его десятилетию, подчеркивалось, что мальчик обладает «очень добрым и отзывчивым сердцем, горячо отзывается на чужое горе, всегда стремится помочь, если в том оказывается надобность». Подданные должны были знать, что их будущий монарх получает соответствующие его высокому положению воспитание и образование, необходимые для управления одной из величайших империй мира. Назначения цесаревича шефом различных полков, зачисления в их списки, практиковавшиеся и ранее, в XIX веке, объяснялись тем, что царь «понемногу, незаметно» осуществляет великую мысль — создать обновленную, сплоченную вокруг «державного вождя», армию. Алексей Николаевич, таким образом, репрезентировался в качестве гаранта будущих успехов Родины, с народами которой, их бытом и нуждами, отец-император стремился его знакомить «с молодых лет». Этому же служили и путешествия, в которые «Хозяин Земли Русской» брал сына, дабы показать ему красоты родной страны.

Радужную картину портило только одно обстоятельство, которое составитель биографии вынужден был достаточно подробно описать: болезнь цесаревича. И хотя заявлялось, что болезнь не оставила никаких последствий, отмечалось, что она «вызвала тревогу в самых широких кругах общества и заставила всю Россию с замиранием сердца прислушиваться к сообщениям из Спалы, где находилась в то время царская семья». Спала ранее принадлежала польским королям и была их любимым местом охоты. Русские монархи — и Александр III, и Николай II, страстные охотники, регулярно посещали этот заповедник. Именно там в 1912 году произошло событие, чуть было не стоившее России наследника престола. Гемофилия, или кровоточивость, — недуг, при котором простые ушибы могут вызвать обширные подкожные, внутримышечные и внутрисуставные кровоизлияния и привести к смерти. Основным симптомом этой болезни является нарушение свертываемости крови. Гемофилией болеют только мужчины, но носителем заболевания являются женщины; сын наследует болезнь через свою здоровую мать. Императрица Александра Федоровна была, таким образом, невольной виновницей страданий собственного сына: малейшая царапина, кровотечение из носа, порез, падение могли окончиться для него фатальным исходом.

«Его нужно было окружать особым уходом и заботами в первые годы его жизни и постоянной бдительностью стараться предупреждать всякую случайность, — вспоминал Пьер Жильяр. — Вот почему к нему, по предписанию врачей, были приставлены, в качестве телохранителей, два матроса с императорской яхты: боцман Деревенко и его помощник Нагорный, которые по очереди должны были за ним следить». Но уследить за подвижным, любящим активные игры ребенком было крайне сложно.