Витрины великого эксперимента. Культурная дипломатия Советского Союза и его западные гости. 1921-1941 годы - Майкл Дэвид-Фокс

Русские смотрели на самих себя через очки, сделанные на Западе, — они мыслили, глядя на мир западными глазами, — и его одобрение было sine qua поп для их чувства собственного достоинства. Запад всегда был выше; они были уверены, что он смотрит на них сверху вниз. Как могли русские преодолеть это препятствие?^{30}

В определенном смысле данная аргументация может быть расширена: оценки и сравнения с Западом становились важнейшими не только для тех, кто формулировал принципы национальной идентичности, но и для всех течений, порожденных интеллигенцией, — включая и такие, которые, подобно социал-демократии, определяли себя как интернационалистские и рассматривали мир с классовых, а не с национальных позиций^{31}. Более того, вознесение в СССР культуры и «культурности» практически до статуса секулярной религии (и материал этой книги показывает, что иностранные гости, обычно описывавшиеся как рабы буржуазной роскоши, ранжировались по своему не только политическому, но и культурному уровню) было неким секулярным аналогом русской души. Иными словами, православная или русская духовность заменялась сочетанием социалистических идейных и культурных ценностей. Задачи, стоявшие перед новым советским человеком, были куда внушительнее, чем, по словам Максима Горького, произнесенным в преддверии сталинской «революции», «внешний блеск» Запада, видимость процветания и технологического прогресса^{32}.

Достигалась ли посредством такого увековечения или реконфигурации идей историческая непрерывность между дореволюционной и послереволюционной эпохами? Империя, православие и самодержавие могли оставлять и едва заметные, и вполне очевидные «родимые пятна» на облике русской интеллигенции, включая и ярых противников этих институтов. Аналогичный тезис о сходстве между преследователями и преследуемыми, родившийся в процессе борьбы между царской полицией и большевистской партией, давно вошел в историографию российской социал-демократии^{33}. Недавно уже новое поколение историков исследовало не только идеи, но и государственные практики и социальные институты по обе стороны от границ 1905,1914 и 1917 годов, выявив вместо простой непрерывности новые, постреволюционные воплощения ранее утвердившихся техник и моделей^{34}.

Однако имелись между царской и советской Россией и громадные различия. Несмотря на многовековую традицию «импорта» квалифицированных иностранцев, путешествия по стране иностранных визитеров в императорский период были гораздо менее централизованными, чем начиная уже вскоре после 1917 года. Европейские национальные диаспоры неплохо чувствовали себя в империи, у каждой из них был свой «договор» с государством, так что даже «едва ли можно говорить об “иностранце” в Российской империи как о единой классификационной категории»^{35}. Первые путеводители, нацеленные отчасти и на иностранных туристов, появились еще в конце XVIII века, но в царской России почти не было государственных учреждений, имевших дело с визитерами из-за рубежа. Первые шаги к развитию иностранного туризма сделал уже новый режим в середине и конце 1920-х годов^{36}. В конце XIX века, когда заметно выросла роль массовой прессы, министр финансов империи С.Ю. Витте (бывший во многом пионером российской ускоренной модернизации) нашел новые способы манипулирования ведущими российскими газетами в политических целях. Он старался повлиять не только на аудиторию внутри страны, но и на иностранное общественное мнение. Публикации на зарубежных языках и даже специальные министерские отчисления для подкупа французских редакторов должны были создать образ России как привлекательной среды для иностранных капиталовложений^{37}. Но и учитывая это, нельзя не признать, что с точки зрения роли и возможностей государства отличия советского режима от царского перевешивают преемственность между ними.