Здесь, под северной звездою... (книга 1) - Линна Вяйнё

Вероятно, это была генеральная репетиция перед массовыми выселениями Лауко, которые должны начаться в скором времени. Безусловно, между суометтарианским хозяином-живодером и шведским бароном-кровопийцей некоторое различие все-таки есть. Разница в языке. Для того чтобы выгнать своих торппарей на улицу, барон Лауко нуждается в переводчике. Этот же финский хозяин в переводчике не нуждается, поскольку он ближе к народу.

О наше отечество! Любимая Финляндия, страна чудесной красоты, где у каждого холма, в каждой лощинке, на каждом островке хотелось бы поселиться навсегда!

Где меж озер на тихом Волочке

Хотел бы поселиться навсегда!

— Что за вздор он пишет?

— Ну он, естественно, не мог вникнуть во все подробности... Но вообще очень убедительный текст. Есть там, конечно, отдельные неточности. Пожалуй, он переоценивает значение моей организаторской работы. Хотя, возможно, мои скромные усилия и принесли какую-то пользу. Я считаю, что не стоит лучшие свои силы отдавать парламентской деятельности. Работа непосредственно в народе сейчас, пожалуй, важнее. Кандидатура товарища Хеллберга, по-моему, совершенно на месте. При всей своей эрудиции и способностях, он все же как-то не годится для работы с массой из-за своего резкого характера.

Но Аксели — «бесстрашный, гордый, несгибаемый борец» — был не на шутку зол. Мало того, что Отто то и дело прохаживался насчет его стальных рук, так и дома Аку донимал его тем же. Аксели взорвало:

— Неужели я виноват, что они этакое пишут!

Викки Кивиоя оскорбила фраза о лошадях, ставших клячами от работы на хозяйских полях.

— Пусть-ка господин газетчик приведет своего коня для сравнения! Если у него есть конь. Я ручаюсь, что моя Лийну его на стометровке обскачет, и наверняка. Писал бы уж о «проблеме торппарей», да помалкивал бы о лошадях. Небось, он и оглоблю-то пристегнуть не сумеет без посторонней помощи.

Но, в общем и целом, демонстранты все же были довольны. Особенно те, кого можно было узнать на снимке. Даже Преети, от которого там виднелось полголовы, вырезал картинку из газеты и приклеил на стену картофельным отваром.

Халме пригласили к барону. Для чего — не сказали, но, вероятно, по поводу демонстрации. Халме оделся тщательнейшим образом, даже усы напомадил, и, когда он шел в имение барона, его вполне можно было бы принять за докладчика сената, приехавшего в отпуск.

Он энергично размахивал тростью и то и дело легонько откашливался на ходу. Да, ему этот путь был вовсе не так легок, как могло показаться со стороны. Несмотря на годы, проведенные в Тампере, и теперешнее свое положение мастера и рабочего вожака, Халме все-таки испытывал щемящую тревогу, знакомую каждому жителю деревни, которому случалось подходить по аллее к дому барона. Каким одиноким и беспомощным чувствовал себя торппарь или батрак, попадая сюда, точно в другой мир, казавшийся мрачно-величественным. Правда, Халме уже не раз беседовал с бароном по делам пожарной команды и даже пил с ним кофе за одним столом. Кроме того, он сознавал себя государственным деятелем. Все это давало ему возможность сохранять внешнее спокойствие.

В передней, похожей на зал, было сумрачно и тихо. Знакомая служанка, отворившая дверь, показалась ему пут совершенно чужой. Она говорила шепотом. Из-за какой-то двери послышался тихий собачий скулеж. Собаки почуяли чужого, но, видно, лаять в доме они не смели.

Просторный кабинет. Шкафы с книгами, на стенах— оружие и, разумеется, обязательные в таком доме лосиные рога. Портреты предков, однако, висели в зале. Был там и портрет старого майора — очень плохо намалеванный каким-то заезжим портретистом того времени. Слоном, все было, как полагается.

Халме пришлось подождать в кабинете, пока тяжелые и стремительные шаги не возвестили о приближении барона.

— Добрый день, господин барон.

— Добр, добр. Стул. Здесь. Прошу.

Они сели. Красивая окладистая борода барона уже поседела, ио глядел он по-прежнему орлом, надменно вскинув голову, как привык смолоду. Собственно, жизнь барона была проста и небогата событиями. Он сидел почти безвыездно в своем имении, не считая нескольких непродолжительных отлучек. Никаких учебных заведений он не кончал, кое-как обучившись наукам с помощью гувернера. С юных лет он вел себя не так, как другие господские сынки. Рослый, плечистый, молодой, он поражал работников и торппарей своей силой. Иной раз он даже целый день косил вместе с ними, и косил хорошо. С тех пор соревнования косарей стали одним из его любимых занятий. От своих работников он кое-как научился и тому финскому языку, на котором изъяснялся. Когда он был еще маленьким мальчиком, кто-то потихоньку научил его самым скверным ругательствам, которые он затем повторил дома, не понимая их значения.

В зрелые годы барон все силы и время отдавал имению. Детей у них с женою не было, и единственным наследником был племянник, сын его брата. Но барон считал, что, пока он жив, племяннику нечего делать в имении—довольно здесь и одного хозяина. Избыток физической силы и энергичный характер барона со временем превратили его в деспота. Он никогда ни с кем и ни о чем не советовался. Приказов своих никогда не отменял. Принципиально. Раз уж он что сказал, то не отказывался от своего слова, даже если понимал, что ошибся и действует себе же во вред. Характерно, что он относился с большим уважением к Александру Третьему, но презирал Николая Второго, еще до того как царь начал проводить русификаторскую политику.

Чем-то барон походил на своего деда, участника финской кампании 1809 года. Барон никогда его не видел, но зато слышал о нем много рассказов. Люди называли его деда не иначе как «майором». Его боялись и ненавидели. Он и дома сохранял военные замашки: орал, ругался, а часто пускал в ход и палку. В воображении барона дед являлся идеалом мужчины: прямым, суровым и справедливым. Этот образ родился под влиянием «Сказаний прапорщика Стооля». Конечно, Рунеберг в своей поэме вовсе не имел в виду майора, но внук находил в герое поэмы черты Деда:

Мягок сердцем, духом благороден,

Но в крови кипучей жар безмерный...

Вообще идеалы барона возникли под влиянием поэмы Рунеберга, жаль только, что «Сказания» не всегда находили подтверждение в действительности. Подчиненные барона, его торппари и работники, были далеки от идеала. Где, например, тот «верный Матти, бравый воин», такой же прямой и честный, как он сам? Где этот Матти, которого можно ругать и гонять как угодно, но которому нельзя не поднести чарку за мужество и твердость? На самом деле все эти Матти представляют собою серую инертную массу, которая хоть и