Экспедиция надежды - Хавьер Моро

на античную статую, с ее правильными чертами лица и кожей настолько светлой, что через нее просвечивали голубоватые вены. С момента их знакомства прелат почувствовал чистоту ее души; его привлекал характер девушки – податливый на первый взгляд, но твердый, как столетний дуб. Это была особенная женщина, она никогда не жаловалась и умела встретить любую напасть с непоколебимым спокойствием. И еще ее окружал ореол тайны. Мало с кем из представительниц прекрасного пола епископу доводилось вести беседы, выходящие за пределы светских сплетен. Устав от своей роли некоего посредника между Богом и людьми, утомленный необходимостью всегда поддерживать свой образ, он страстно тосковал по человеку, с которым можно было бы разделить общие вкусы и пристрастия, пусть даже этой темой станет восторженное отношение к изобретению вакцины.

Исабель с нетерпением ждала похода в церковь, – к собственному удивлению, ибо никогда особой набожностью не отличалась. Для нее религия представлялась неким суеверием, основанным на страхе, а вовсе не защитой и утешением, как ей некогда сказал епископ. Но воскресная месса в соборе давала возможность увидеть его. Когда он стоял перед алтарем, статный и величественный, Исабель не сводила с него зачарованного взора. Она никогда не встречала столь привлекательного человека, пусть даже порой он и проявлял замкнутость и отстраненность, контрастировавшую с его обычным дружелюбием. Когда Исабель удавалось различить в хоре удивительный голос Кандидо, у нее от удовольствия по телу бежали мурашки. Мальчику для спасения был нужен кто-то, кто поверил бы в него, – она всегда так думала. Внезапно здесь, в одном из самых старых в Америке соборов, Исабель захлестнуло ощущение полноты бытия, похожее на то, которое она испытывала с Сальвани и Бенито, отцом ее сына. В ее разум начала проникать – сперва легкой щекоткой, потом незнакомой дрожью – безумная мысль дойти до конца, отведать запретный плод, совершить невиданный грех, преступить закон; Исабель чувствовала, что это посягательство на устои способно наполнить смыслом ее жизнь. Ее взору представилась дерзкая картина: она лежит, прижавшись к епископу, как женщина в объятиях любимого мужчины. В мечтах ей виделось, как он сжимает ее в своих руках и шепчет на ухо ласковые слова. В своих фантазиях она воображала, что он гладит ее волосы, затылок, другой рукой обвивая ее талию. Когда оборвалось пение этого ангельского хора, Исабель резко пришла в себя, и столкновение с реальностью преисполнило ее чувством вины и горьким сожалением, что она поддалась искушению. Исабель не сомневалась, что согрешила уже тем, что позволила себе думать о подобном, и ее затопила волна раскаяния. Нет, нельзя было так увлечься… – она мучительно подбирала слова, – нечистыми помыслами, – сказала она себе. Это могло привести лишь ко многим бедам, к скандалу, к позору для них обоих.

Дон Рикардо же сам себе удивлялся, что его тянет проводить с Исабель так много времени, и он наслаждался их общением. Пришлось признать, что Исабель заполнила пустоту в его жизни, которую не в силах был заполнить Бог: она дарила ему тепло, близкое и сладостное. Он уже не стремился проводить все вечера в библиотеке, погрузившись в чтение. Ему стало трудно сосредоточиться; мысли все время обращались к тому, как бы найти для Исабель и детей достойный дом, как с ее помощью улучшить план вакцинации в провинции, и, как ни стыдно признаться, каким образом ухитриться почаще встречаться с ней, не вызывая пересудов. Прелат грезил о детском пушке на ее руках, давал волю воображению, представляя светлую линию пробора и очертания груди… Порой ему казалось, будто он теряет рассудок, и тогда он возвращался к реальности: «Нет, это невозможно, я же епископ!» Но уже через несколько секунд ему приходило в голову, что Бенито и Кандидо должны научиться ездить верхом, чтобы они вместе могли совершать прогулки по полям. Может, и Исабель тоже стоит брать уроки конной езды, но скакать верхом она будет не как крестьянка, а как амазонка, спустив ноги с одного бока лошади. В действительности же он страдал от бремени одиночества на своем посту церковного иерарха, тосковал по семье, и – он не отваживался себе признаться – его притягивал к себе загадочный мир женщин, с которым он никогда близко не сталкивался.

69

Прошло несколько недель, но смятение душ не улеглось. Дон Рикардо разрывался между страстным желанием проводить время с Исабель и долгом священника, который, с одной стороны, призывал его даровать духовное утешение, а с другой – принуждал оборвать опасную связь. У него болело сердце. Прелат жил в постоянной борьбе, гоня от себя желание стать необходимым другому человеку и понимая, что этот другой человек необходим в первую очередь ему самому. Ему вспомнились те времена, когда, едва закончив семинарию и служа приходским священником в одной деревне в штате Сакатекас, он исповедовал молоденьких женщин: они доверяли ему свои более чем откровенные любовные фантазии, придумывали несуществующие постельные утехи со священниками, сознавались в прелюбодеянии, расписывали в подробностях радости плоти, – и все для того, чтобы соблазнить его. Но он всегда выслушивал их, сохраняя дистанцию, и не слишком-то им верил. Провалившиеся попытки обольстить молодого священника поставили под сомнение его мужественность в глазах местных дам, но его это нисколько не заботило. Он ощущал себя больше священником, чем мужчиной, и налагал на искусительниц все более тяжелые епитимьи в надежде отвадить их от подобной исповеди. С точки зрения церкви, женщины были неразумными существами, ведомыми страстями и на каждом шагу нарушавшими заповеди, что оправдывало их положение: они должны подчиняться мужчинам в силу своей хрупкости, беспомощности и нужды в постоянном контроле. Но Исабель представлялась совсем иной, независимой, она раз за разом доказывала свою несгибаемую волю и смелость. Она никак не могла быть орудием дьявола, как в открытую называли женщин служители церкви. Дону Рикардо она казалась орудием Бога.

Поэтому, находясь наедине с Исабель в больнице или возвращаясь из какой-нибудь деревушки, где они проводили вакцинацию, епископ задавал себе вопрос, достанет ли у него сил бороться с тем, что Бог дал ему при рождении, – со своим мужским началом. И этот вопрос обернулся следующим: что более важно, обет безбрачия или жажда чистой любви к этой женщине? Всю жизнь он сражался за то, чтобы сдерживать зов плоти, и считал, что полностью усмирил его. Но сейчас, когда он слышал переливы смеха женщины, годящейся ему в дочери, когда случайно встречались их взгляды, когда каждый жест выражал потаенное желание, сердце его сжималось от сомнений… Он слишком хорошо научился следовать советам своего ангела-хранителя в отношении слабого пола и