Избранные произведения - Лайош Мештерхази

— Я умею считать, господин секретарь.

Секретарь управы шепнул что-то старосте.

— Внимание! — крикнул староста и хлопнул в ладоши. — Тише! Секретарь решил обратиться ко всем собравшимся.

— Сначала Давид говорил, что здесь не все в порядке. А теперь это же скажу я, Давид! Вы бедняк, хлеб получаете по карточке, ну откуда у вас может взяться тысяча форинтов?

— У меня и сотни нет, господин секретарь.

— Так как же вы смеете дурачить людей? — побагровел секретарь.

— У меня нет, зато есть у кооператива.

— У кооператива? Он же еще не действует!

— Как видите — уже действует.

Секретарь неожиданно улыбнулся.

— А скажите, Давид, есть у вас доверенность от кооператива на то, чтобы истратить такую сумму?

Он ехидно смотрел на Давида. Тот помолчал, а затем негромко сказал:

— Если вам угодно, можете потом провести следствие. А сейчас идут торги, и я предлагаю по семь форинтов за корень. Плачу наличными, — стучите своим молотком. Потом расследуем. Я готов отвечать за свои действия.

Волей-неволей приходилось продолжать аукцион. Снова воцарилась напряженная, томительная тишина. Кренц набавлял по пятидесяти филлеров. После того как за деревья было предложено по девяти форинтов, он долго высчитывал что-то, обдумывал и, наконец, все же произнес:

— Девять пятьдесят.

Давид тотчас же предложил десять.

— Тысяча пятьсот семьдесят форинтов! — воскликнул секретарь и обвел взглядом присутствующих.

По залу прокатился гул.

— Ну, что вы скажете на это, люди? — спросил он. — Мне-то ведь все равно… Мое дело предупредить. Эта покупка не без риска. Весь капитал молодого кооператива может уйти на нее. Не так ли? В конце концов, все вы члены кооператива, а не один Давид! Речь идет о деньгах, которые принадлежат всем вам. Вот и решайте! Что же вы молчите?

Гул усилился, люди зашевелились, стали откашливаться.

— Погодите, люди. Сначала дайте мне спросить, — заявил Давид, обращаясь к собравшимся. — Я говорил об этом деле в Бальфе — вот Барна подтвердит, — в уездном комитете союза, и мы несем полную ответственность за свои действия. Не для себя я все это делаю, а для вас, товарищи. Скажите безбоязненно господину секретарю: почему вы не принимаете участия в торгах?

Снова наступила тишина. Давид повернулся к стоявшему впереди всех пожилому крестьянину и спросил:

— Ну хотя бы ты, дядя Пуки, почему ты не участвуешь в торгах? Ведь в понедельник ты продал теленка! Или, может, пропил деньги?

Пуки смущенно переминался с ноги на ногу.

— Деньги-то? Нет, не пропил. Целы еще…

— А почему же не торгуешься? Или дорого?

— Да как тебе сказать…

— На ветер и четыре форинта выбросить жалко, — крикнул кто-то из толпы.

Ободренный этой репликой, Пуки быстро заговорил:

— Вот, вот!.. Я тоже так думаю. На ветер и десять филлеров бросать не хочется.

Прежний голос за спинами снова выкрикнул:

— Спросите женщин, они вам скажут! Этой ночью опять фашисты приходили из Австрии.

— Не видать нам ни этих яблок, ни слив, — сказал Пуки.

Все заговорили разом. В поднявшемся шуме нельзя было разобрать ни слова. Каждый хотел объяснить, почему не участвует в торгах.

Рядом с Давидом появился Иштван Барна. Перекрывая шум голосов, он крикнул:

— Как вам не стыдно? Трусы! Что вы за люди, черт вас побери?!

По мере того как унимался шум, голос его тоже становился тише.

— Нам с Давидом сегодня основательно всыпали в Бальфе. Не знали куда глаза со стыда девать. Слушайте же: если уж вы так боитесь тех, кто будто бы приходит по ночам из Медеша, то можете сейчас же убираться туда, откуда пришли! У труса нет родины. Вам нужна была земля? Вы ее получили. Вы счастья хотели? Оно в ваших руках. Но я скажу вам, — если вы, переселенцы, действительно смелые люди, ни один фашист из Медеша не вернется живым обратно. Пусть осмелится наведаться к нам сюда. Пусть только осмелится! Ведь раз мы сообща купим сады, то неужели не сможем их сообща охранять? Не сможем защитить их от нескольких беглых швабов?

— Верно! — подхватил Давид. — Не посмеют они. Рады будут, что подобру-поздорову унесли отсюда ноги. — Давид усмехнулся. — Вот и у меня жена — как все женщины. Ночью встает посмотреть: хорошо ли заперла дверь. Тоже боится, что «они» придут. А я ей сказал и вам говорю: «Все это сказки». А распространяет их известно кто… — Давид окинул взором с недоверием слушавших его крестьян. — Говорят, мол, опять ночью приходили из Медеша вооруженные автоматами фашисты, что они убивают переселенцев. А я послушаю — и меня смех разбирает. — Давид снова рассмеялся. — Ведь если это так, почему не угнали из села ни одного коня из тех, что принадлежали выселенным швабам? Почему им так нужны фруктовые деревья? И все эти слухи как две капли воды похожи на те, что распространялись весной, когда мы сеяли. Тогда только и разговоров было, будто американцы всех швабов обратно в Венгрию переселяют. Что, мол, в неделю их по два поезда из Австрии прибывает. И что, мол, на новый мост в Будапеште атомную бомбу сбросили.

После выступления Давида воцарилось молчание. Было слышно лишь, как ерзал на шатком стуле секретарь управы.

— А в общем ловко вы все это проделываете! — глядя на Антала Кренца, сказал Давид. — Если бы мне захотелось скупить все деревья по четыре форинта за штуку, я бы, наверное, тоже какой-нибудь слушок пустил бы промеж женщин.

— Попрошу без оскорблений! — надулся как индюк Кренц.

Люди у стен зашевелились. Секретарь нервно постучал по столу карандашом.

— Вы что же, забыли, где находитесь? Здесь вам не кабак и не митинг! Личные счеты можете свести потом! — сердито заговорил он и грохнул молотком по столу. — Здесь происходит официальный акт! Попрошу это учесть и уважать действия властей. Продолжаем аукцион!

— Правильно, — подтвердил Давид. — Продолжаем! Я предложил десять форинтов.

— Ну и торгуйтесь дальше, если хотите! — поспешно бросил Кренц и, расталкивая толпу, направился к выходу.

— Разве вы не предложите десять пятьдесят, господин Кренц? — крикнул ему вдогонку кто-то.

— Ни филлера больше! Не успеют фрукты созреть, как их разворуют. Я один не могу охранять сто пятьдесят семь деревьев. Я не кооператив.

— Кто же будет красть? Может, фашисты из Медеша? Значит, и вы верите в эти сказки? Но тогда непонятно, почему вы доторговались до десяти форинтов?

Уже стоя в дверях, красный от злости, Кренц закричал:

— Кто будет красть? Такие голодранцы, как вы, которые рады поживиться за чужой счет, а сами не хотят работать!

Он обвел крестьян ненавидящим взглядом и, ничего больше