Марина Цветаева. Твоя неласковая ласточка - Илья Фаликов

Марину Еленев впервые видел в Москве, в таировском театре, в ореоле пушистых, подстриженных «в скобку» волос — образ пажа на ватиканской фреске «La Messa di Bolsena»^[76], — в задорном поединке со знаменитым Петипа, когда ее можно было принять за вольнослушательницу университета Шанявского, очага передовой молодежи, — она не актерствовала, а просто читала стихи, но поединок с семидесятилетним артистом ему показался равным. Эстета Еленева тогда поразило лицо одного из спутников Марины: высокого брюнета в черном безукоризненном смокинге со скорбно сдвинутыми бровями, серыми глазами, досиня выбритыми щеками и тяжелой обезьяньей челюстью. Это был Эфрон. В беседе он часто заслонял кистью руки глаза, как бы защищаясь от чего-то, — эта мужественно выглядевшая волосатая рука выдавала прирожденную робость.

Теперь, в 1922-м, Еленев — сам уже не тот — видит МЦ другую. В тяжелых тирольских ботинках с болтающимися поверх шнурков языками из кожи, с выцветшими глазами странствующего ястреба, в неопрятном платье, с короткопалыми руками в следах никотина, с выдыхаемым из ноздрей папиросным дымом, она походит на сельскую учительницу.

Войдя, она протянула ему кое-как обернутую в газету большую кастрюлю:

— Я принесла вам каши. Мы сварили ее слишком много. Я подумала, не выбрасывать же ее…

В таком подарке он не нуждался. Это было странно и неуклюже, неуместно. Со стороны Марины это был жест человека, пережившего голодные борисоглебские годы. Еленев не имел подобного опыта. Это он, Еленев, при случае в прогулке по Праге показал Марине пражский Карлов мост с его статуями, где на одном из мостовых устоев высится изваяние так называемого пражского Роланда, иначе — Брунсвика. Пражский рыцарь, сооруженный в конце XV столетия, уничтоженный шведским обстрелом города в 1648 году и возобновленный, не соответствуя, однако, фрагментам, в 1884 году. Стройная фигура юноши в доспехах, с поднятым мечом и щитом у ног. У него лицо МЦ, на ее взгляд.